Тот, кто не читал Сэлинджера: Новеллы
Шрифт:
— В темноте? Если бы твой Бог существовал, он не вверг бы меня в ад одиночества, он не допустил бы того, что происходит сейчас, здесь, в этой комнате, где мы ведем этот постылый, тяжелый и никому не нужный разговор!
Она замерла на мгновение, вглядываясь в суровый рваный сумрак, распоротый разящим лезвием молнии.
Говорливо и раздраженно грянул гром, где-то совсем недалеко с оглушающей силой рассыпались его раскаты, скатываясь в тоненькое звучание испуганно задрожавшего оконного стекла.
Он
— Ты сама сотворила из себя жертву, сама, причем здесь Бог, который дал тебе право выбора? Дальше — темнота, дальше — тупик, из которого нет выхода, понимаешь, нет!
— Это ты в тупике! — возразила она. — А я…
На сей раз он резко перебил ее:
— Знаю, знаю, ты со своими соседями по разуму — Цветаевой, Ганди и Анной Франк. Я не знаю, почему ты назвала, не задумываясь, этих людей, но, по-моему, тебя выдало твое подсознание…
— Что ты имеешь в виду?! — удивилась она, нервно затеребив край вышитой скатерти.
Он немного помолчал и снова наставил на нее, как прицел, свой дергающийся от ненависти зрачок:
— Все трое умерли насильственной смертью. Цветаева совершила насилие над собой, вернув Богу свой билет. Анну Франк расстреляли нацисты-она вообще ничего не успела совершить в жизни, а Ганди убил террорист — того самого Ганди, который хотел повести мир к избавлению. Но за этим избавлением по Ганди на самом деле кроется куда более страшный мир, чем тот, что открывается на полустанке, когда возвращают билет Господу.
Яростно ответствовала она:
— Слова, слова, слова!
Словно в такт этому тройному повтору, зачастил дождь, стучал в окно, обливался крупными слезами.
— Да, ты права, — говорил он, — со словами у меня уже давно нелады… Не хочется повторять истрепанные, изношенные другими слова-а придумать новые не могу. И не нужно слов никаких, не нужно! Если сердцем ты ничего не почувствовала — то никакие слова и не помогут… Словами ведь можно прекрасно прикрыть полное отсутствие чувств, полное пустосердечие и безразличие, слова плутуют и плутают в потемках нашего подсознания, создавая очень часто искаженную картину реальности…
И снова ударил гром; на сей раз он был так близко, что, казалось, еще немного, и стекла выскочат из рам.
С очередным ударом она вдруг закричала, обращаясь к нему:
— Я возвращаю билет твоему Богу!
Он крикнул еще яростнее в ответ:
— А я не собираюсь его отдавать!
— Жаль, что я не киллер и не могу застрелить тебя! — она буквально кинулась к окну, будто желая впитать в себя всю силу разбушевавшейся стихии.
Он саркастически усмехнулся и встал напротив нее:
— Жаль, что я не пират и не могу вздернуть тебя на рее! Хотя ты могла бы с удовольствием повеситься и сама и прямо сейчас! Дура!
— Мразь! — крикнула она. И застыла, как соляной столб,
Она покачнулась и упала, схватившись за бок, на котором расплывалось кровавое пятно.
— Уходи, — сказала она, морщась от боли, — уходи, я не хочу, чтобы тебя кто-то здесь видел… Я — сама это сделала, понимаешь, сама?! Дай мне сюда пистолет, вытри рукоятку платком и уходи, не медля, слышишь?! Пуля, может быть, и дура, но вот только ты не совсем молодец…
Отбросив пистолет в сторону, он навис, как распятие, над распростертым на полу телом:
— Я тебя в последний раз спрашиваю…
Едва шевеля губами, она перебила его:
— Нет, дорогой… Если я говорю «нет»-это значит «нет»…
За минуту до…
На первом плане — радостная встреча в аэропорту: камера фиксирует радостные лица встречающих, приветливые возгласы:
— Здравствуйте, здравствуйте…
— Знакомьтесь, пожалуйста, это…
— Да-да, очень приятно…
— Позвольте вам помочь с чемоданом? Боже, как вы тащили эту тяжесть?
— Как будем размещаться?
— У нас две машины…
— Правда, багаж занимает много места…
— Не переживайте, два человека возьмут такси и все будет в порядке…
… Собственно, прилетевших четверо — две женщины и два мужчины, и все они, похоже, связаны каким-то профессиональным видом деятельности. Во всяком случае, двое из них держат в руках зачехленные гитары — Гера, худощавый брюнет, слегка припадающий на правую ногу, и Сева — стремительная женщина лет сорока пяти, по всей видимости, в молодости злоупотреблявшая легкой атлетикой и плаванием, чему свидетельствуют фирменная фигура с упругими, чуть развернутыми вперед плечами и пружинящая походка. Следом шествуют, о чем-то живо беседуя, жестоковыйный жуир Арик и Саня — совершенно не соотносящаяся со столь простеньким именем особа, в недалеком прошлом, кстати, доктор наук, специалист по ядер-ной физике.
Встречающих, как ни странно, тоже четверо: вежливый, немногословный, несколько романтический Роман и его строгая, сухая супруга Римма; субтильная, щебечущая Веточка, веточку трепетную напоминающая или синичку, щебечущую на ветке, а может, и то, и другое; наконец, Дита-рыжая, нескладная, но обаятельная женщина с нежным лицом подростка, одетая во все красное — красные брюки элегантного пошива, красную блузку, узковатую, но нарядную, допускающую даже некую вольность толкования; шею Диты перехватывает красный прозрачный платочек, а в ушах пылают рябиновые капельки сережек.