Тот, кто убил лань
Шрифт:
— Не знаю ни того, ни другого! — сказал я, чем поразил его еще больше.
— Может быть, ты меня не понял? — не отставал старик. — Ты хоть назови имя умершего: Аайса или Сагяса?
— Чего не знаю, того не знаю, — сказал я, разведя руками.
Старик сделал большие глаза.
— Если ты не знал никого из них, почему ты ревел так неистово? — спросил он.
— Потому что ты так ревел, — ответил я.
— Но ведь ты так усердствовал... А я лишь следовал твоему примеру, — сказал он.
— Моему примеру — вспыхнул я. — А кто из нас
— Это когда ты треснул себя по голове и стал ее беспощадно колотить. Тогда, милый мой, все решили, что ты кончаешь с собой. Даже женщины, как ты видел, сорвались со своих мест и стали тебя успокаивать.
Тут я понял, что переиграл.
— Я не мог колотить себя так же, как ты, — продолжал старик. — Поэтому я и опустился на колени...
— А зачем ты пошел оплакивать... коня? — напирал я на него. — Я ведь только повторял то, что делал ты.
Старик смерил меня презрительным взглядом и, махнув рукой, отошел.
Спустя минуту я увидел, как он неожиданно бросился в объятия какого-то человека и обрадовано воскликнул:
— О!.. О!.. О!.. Аайса, ты... жив?
— Ну да, конечно, жив. А что — удивленно спросил тот.
— Понимаешь, я был на поминках в Члоу. Возвращаюсь оттуда, смотрю — и здесь идут поминки. Как же мне проехать мимо, не поплакав? А когда стал подходить к этой калитке, вспомнил: мне в Гудауте рассказывали, что ты был тяжело ранен на охоте..
— Это верно, — ответил тот, кого старик назвал Аайса. — Медведь помял меня здорово, но я уже поправился. И что же?
— Ведь ваши дворы рядом, и я спутал...
— Ах вот оно что! — догадался Аайса. — Ты решил что умер я?
— Ну да. — Старик виновато склонил голову. — Я оплакивал тебя. Будешь, значит, теперь долго жить.
Все стали поздравлять Аайсу. Поздравил его и я.
— Ну пусть так, я ошибся и оплакивал тебя, Аайса, — сказал старик, посмотрев на меня. — Но интересно знать, кого так усердно оплакивал этот молодой человек? Он признался мне (мой бывший напарник обратился ко всем, кто нас окружал), что не знает ни Аайсы, ни того — умершего.
Я опустил отяжелевшую от стыда голову.
— И вот что удивительно, — он повысил голос, — я столько плакал на своем веку на поминках, как велит наш адат, а такого искреннего плакальщика, как этот, встречаю первый раз! Я всерьез сегодня боялся, что он расшибет себе голову.
Взгляды всех обратились ко мне. И я не выдержал.
— Да, я плакал действительно искренне, — произнес я твердо. — Плакал с досады, что так много фальшивого, нелепого и оскорбительного в этом старом ритуале поминок. Бросать надо все это! Давно пора!
Мои слова были подобны разорвавшейся бомбе. Все кругом пришло в движение, все заволновались... Одни порицали меня, обвиняли в кощунстве, другие горячо поддерживали, одобряли.
Ко мне подлетел Джансух.
— "Мавр сделал свое дело — мавр может уходить", — весело бросил он.
И мы ушли. Если несколько
Мой спутник умолк. Его рассказ намного сократил нам дорогу от Гагры в Гудауту.
Шарф Назиры.
Перевод С. Трегуба
Лучезарная эта любовь возникла между Нури и самой красивой девушкой в колхозе — юной Назирой. Кто знает, в какое мгновенье зародилось это чувство? Возможно, в ту самую минуту, когда они впервые увидели друг друга, а может быть, в тот день, когда Нури подарил Назире легкий, как пух, голубой шарф и заглянул в ее черные, окаймленные длинными ресницами глаза. Его пылкий взгляд засверкал каким-то особенным светом и вызвал ответные искры в прекрасных глазах Назиры.
Нури и Назира выделялись не только своей красотой. Оба они были трудолюбивы и искусны в работе. Нури возглавлял одну из лучших бригад по виноградарству, а Назира занималась цитрусами. Колхоз гордился обоими.
Влюбленными еще не было сказано последнее, решающее слово, однако люди, зная об их любви и желая им счастья, относились к ним как к жениху и невесте.
Но вот однажды в колхозе появилась русская девушка. Звали ее Ириной, и приехала она в солнечную Абхазию с далекого Урала. Она приехала к своему дяде, столяру Никанору Ивановичу. Судьба забросила его в Абхазию уже давно, обосновался здесь и вскоре завоевал любовь и уважение абхазов своим добрым, благородным нравом и прославился как непревзойденный в этих краях мастер столярного дела.
Никанор Иванович обрадовался приезду племянницы. Он еще больше обрадовался, когда узнал, что она хочет здесь остаться.
— Там, на Урале, у меня родных нет, — сказала девушка. — Хочу остаться у тебя. Но я не привыкла сидеть сложа руки, поэтому и прошу — найди мне какую-нибудь работу.
В тот же день Никанор Иванович повел Ирину в правление колхоза. Там ее встретили с искренним радушием.
— Колхоз наш большой и богатый, — сказал ей председатель. — Дел много. Рабочие руки нам нужны.
Он посмотрел на ее руки.
— Мы выращиваем чай, цитрусы, виноград, кукурузу. Есть у нас плантации табака, цветов, тунга... Во всем районе славятся наши фермы: животноводческая, конеферма, птицеферма... Где хочешь работать?
— На любом участке! — весело ответила девушка. Председатель одобрительно улыбнулся и задумался.
— А что если направить ее в бригаду Сельмы? — подсказал ему счетовод. — Они в последнее время очень отстают.
— Пожалуй, так, — согласился председатель и обратился к Ирине; — Пошлем тебя в самую отстающую женскую бригаду. Их участок сейчас в большом прорыве. Вот и помоги. — И добродушно добавил: — Мне нравится твой задор, девушка. Если тебе удастся заразить им свою бригаду, то я уверен, она добьется успеха, и все мы будем тебе благодарны.