Тот, кто убил лань
Шрифт:
Харун поблагодарил гостя, пригласил его сесть у костра.
Чанагв с живым интересом вступил в беседу, которую вели пастухи, ответил на их вопросы о Советской власти, о Ленине, а затем сказал Харуну:
— Знаешь, что я думаю? Тебе уже сто семнадцать лет, говоришь... Не пора ли на отдых? Получишь пенсию за свой долгий труд. Согласен?
— Зачем же торопиться с отдыхом? — встревожено спросил Харун.
— Как хочешь... Посмотри...
Чанагв пригласил старика в Сухуми, к себе в гости.
— Это интересно! — подумав, молвил Харун. — Попробовать разве и в городе пожить. Никогда там и не ночевал. Он добрался до Сухуми и поселился у Чанагва.
— Ты слыхал, дад, нашу старую пословицу? — спросил Харун. — Когда дятел не долбит дерево, у него болит голова. Так и я: когда не работаю, голова словно трещит. Не могу жить, ничего не делая!
— Ладно, — сказал Чанагв. — Я помогу тебе. Но сначала сам походи по городу, присмотрись, чем здесь занимаются люди, сам попробуй найти себе дело по сердцу. А уж пристроить тебя туда — моя забота.
В тот же день старик до заката бродил по городу, приглядываясь к людям и заговаривая с ними. Но ни в этот, ни в следующие дни он не нашел себе работы по плечу. Всюду что-то надо было знать: сапожничать, малярничать, шить, а то и просто читать и писать... Харун совсем было приуныл, решив, что ни к какому городскому занятию так и не сможет приспособиться.
На четвертый день вечером, возвращаясь домой, он услышал музыку и, подойдя к бульвару, увидел там множество музыкантов, сидевших рядом и игравших на разных инструментах. Перед ними на возвышении, спиной к публике, стоял высокий военный и махал белой палочкой в такт музыке. Восхищенный старик, прослушав вальс, сказал себе: "Вот еще какая работа есть! Наконец-то я нашел то, что нужно. Махать палочкой я сумею наверняка...".
Он сразу определил, что палочка эта из кизилового дерева. "Не годится! — сказал он сам себе. — Палочку я выстругаю лучше — из самшита..."
Зайдя к старику утром, Чанагв увидел, как тот сосредоточенно выстругивает какую-то палочку. Он улыбнулся.
— Я вижу, дорогой Харун, что ты наконец нашел себе работу.
— Да, сынок, — встрепенулся старик, — теперь дело только за тобой. Ведь ты обещал пристроить меня... — И он рассказал о том, что видел и слышал вчера на бульваре.
Немало пришлось Чанагву потратить сил и времени, чтобы убедить старика, как сложны обязанности дирижера.
— Ни тебе, ни мне не осилить такой работы, — заключил Чанагв.
Окончательно разочаровавшись в городе, старик снова вернулся в горы, прихватив с собой самшитовую палочку.
— Так закончилась моя городская жизнь! — заключил Харун свой рассказ, как всегда, вызывая смех у слушателей. Не смеялся только он один, погрузившись в грустные размышления. — Да, — продолжал он, помолчав, — того человека, что размахивал палочкой, наверно, учили музыке и игре на всех инструментах. А кто мог научить меня?..
Нури слушал деда, затаив дыхание. Его воображению представлялись люди, игравшие на разных инструментах, и над ними — человек, командовавший с помощью палочки всеми музыкантами.
Когда Харун брался за свой ачарпан, маленький Нури вставал перед ним и вторил ему, размахивая самшитовой палочкой перед самым носом деда.
Прошли годы и настал день, когда Харун, прожив больше ста двадцати лет, однажды заснул и не проснулся. Нури остался один-одинешенек на всем свете. Рассказы старика продолжали занимать его воображение. Однажды, захватив с собой узелок со своими немудреными вещичками и оставшейся в наследство от деда самшитовой палочкой, он спустился с гор в Сухуми.
Нури Джения отпил
— В Сухуми я попал в детский дом. Воспитатели заметили мое тяготение к музыке и решили проверить, есть ли у меня музыкальные способности. Вскоре на городском бульваре мы впервые встретились с Ковачом. Наверно, его внимание привлек мальчишка, который восхищенно глядел на музыкантов, на дирижера, казавшегося ему сказочным повелителем музыки... Новый знакомый заставил меня разговориться, а на другой день пришел в детский дом и переговорил обо мне с воспитателями. Я сыграл ему на ачарпане и спел любимую песенку деда об озере Рица. А когда он похвалил меня, я, осмелев, показал ему выструганную дедом самшитовую палочку. Ковач сказал, что поможет мне поступить в музыкальную школу, позвал меня к себе домой. Вот тогда-то мы с вами познакомились.
— И вы признались тогда, — перебил я его, — что мечтаете стать дирижером.
— Да, моя мечта сбылась...
Мы помолчали. Мой взгляд невольно обратился к самшитовой палочке, оставленной старым пастухом своему внуку. Эта простая деревянная, совсем не волшебная, палочка принесла внуку пастуха счастье.
Хлеб-соль.
Перевод автора
С некоторых пор Давиду стал попадаться на глаза небольшого роста толстенький человек, не имевший никакого отношения к стройке. Незнакомец вежливо ему кланялся, заискивающе улыбался, всячески выказывал свое уважение молодому начальнику строительства. Инженер сначала делал вид, что не замечает его, потом из почтения к возрасту человека, который был далеко не молод, стал отвечать ему на приветствия. Давид заметил, что человек этот живет недалеко в маленьком скромном домике, окруженном садом. "Сосед, интересуется", — подумал инженер и перестал считать его посторонним.
Однажды толстячок подошел к Давиду, когда тот наблюдал за разгрузкой цемента.
— Скажите, что здесь строится?.. Простите, я не помешал вам?
— Ничего, ничего, — пробормотал Давид, продолжая считать в уме бумажные кули с цементом. Когда попадался рваный мешок, инженер морщился, словно у него болел зуб. Покончив со счетом, он сказал:
— Здесь будет большой санаторий со всем комплексом лечебных и хозяйственных зданий.
— Меня зовут Силованом. Вас я уже знаю. Очень приятно, знаете, такой молодой — и уже начальник большого строительства. Давайте познакомимся поближе... Мы ведь соседи. Мой дом рядом. Заходите, буду очень рад. Отдохнете в саду. Вы весь день на ногах...
— Спасибо, но, извините, я очень занят... Потом как-нибудь.
— "Потом" и "как-нибудь" — это значит никогда, — не отставал Силован.
У Давида не было ни времени, ни желания заходить к незнакомому человеку, и потому он, сославшись на занятость, ушел в свою конторку. Но Силован не отставал. При каждой встрече он, уже не стесняясь, настойчиво приглашал Давида.
— Вы же обещали. Моя семья вас ждет. Пожалуйста, прошу, осчастливьте мой дом, — приставал Силован.
Чтобы отвязаться, Давид обещал зайти в ближайшее воскресенье. Силован принял его с большим радушием и представил жену и дочь, совсем еще юную, довольно привлекательную девушку. В саду под тенистой шелковицей, как по волшебству, появился стол, а на нем сациви, мамалыга с сыром, вино, графинчик с коньяком. Вопреки ожиданиям Давида, обед прошел очень непринужденно, даже весело. Силован и его жена оказались хлебосольными и неназойливыми людьми, а их дочь — премилой и стеснительной. Словом, Давид уходил от них без сожаления о потраченном времени.