Тот, кто утопил мир
Шрифт:
— Помогу.
Чжу отстранилась, но все ее тело продолжало петь: вот единственный человек в мире, понимающий, каково желать чего-нибудь с такой силой, как желает она.
Когда Оюан поднял занавес шатра — стройный силуэт, теперь с мечом в ножнах, — Чжу не удержалась:
— Какой он был?
Он обернулся. Во взгляде была такая невыносимая боль, словно его перепахали до самых глубин горя. Чжу подумала: не ответит. Но он сказал с грустным удивлением:
— На тебя совсем не похож.
10
Пинцзян
Придворные
— Как? — требовательно спросила она. Нет мыслей, только реакции. — Когда?
Евнух стоял перед ней, повесив голову. С тем же успехом можно было орать на бессловесные деревья. Неуместность обессмысливала сам вопрос. Потому что это не имело значения. Ничего не имело значения, кроме новости.
Внезапно ее охватила ярость. Как он мог. Как он посмел совершить ошибку, единственную непоправимую ошибку, и разрушить все ее с таким трудом выстроенные планы? Она мысленно видела его глаза, темные и виноватые, под знакомо нахмуренными бровями. Хоть кричи. Он всегда словно бы извинялся, без конца извинялся. Но ей не нужны были его извинения. Не нужно было смирение, с которым он принимал ранящие слова, брошенные в лицо. В следующий раз, когда генерал войдет в ее покои, он у нее попляшет. Мало ему не покажется…
И снова шок, безболезненный, но выбивающий землю из-под ног.
Нет. Не бывать такому. Никогда больше он не войдет в ее покои. За эту последнюю ошибку ей никогда на нем не отыграться.
Она пошатнулась, схватилась за край туалетного столика и упала. Поняла, что с ней происходит, не напрямую по ощущениям, а по памяти: таким же чувством внутреннего разлада сопровождались ее наблюдения за переломанными косточками в лотосовых ступнях или отяжелевшие руки и ноги на следующий день после избиения. Мне больно.
Генерал Чжан убит. Удивительно, каким жестоким ударом стала для нее эта новость. Чжан Шидэ сам по себе был всего лишь орудием. Ей нужен был человек его качеств: сильный телом, благородный душой и бесконечно неразумный сердцем. Использовать она могла только такого. Он просто подвернулся под руку.
Внезапно ей пришла в голову жестокая мысль: я его любила. Но такие мысли требуют внешних доказательств. Настоящей, а не надуманной боли. А ее знание о подкосившихся ногах было отстраненно-далеким, как утес на холодном пустынном горизонте. Она понятия не имела, как превратить это знание в чувство.
Она стояла, согнувшись и держась за курильницу. И вдруг услышала шаги мужа в коридоре. Он направлялся в ее покои,
Еще какая-то эмоция вспыхнула и обернулась гневом, прежде чем Королева смогла ее распознать. Ей представилось, как ручейки эмоций стекаются по лабиринту каналов в колодец ее бесконечного гнева. Но и за гнев она была благодарна. Все-таки чувство.
Когда Рисовый Мешок Чжан вошел в комнату, Королева встретила его улыбкой, прямая, элегантная.
Как только она увидела его лицо, раскрасневшееся от триумфа и самодовольства, ей открылась вся ужасная правда. «Как» — не важно. В смерти генерала Чжана не было ни капли случайности. Все подстроил ее муж.
Улыбка Королевы не дрогнула. Словно рисунок на поверхности вазы.
Ты убил его.
Вот зачем он пожаловал. Чтобы сказать ей это и увидеть, как она страдает.
А неплохой размен. Ненавистный муж увидит ее истинные чувства, зато она сможет ощутить то, что положено ощущать в такой ситуации.
Королева поклонилась и сказала:
— Эта женщина услышала печальную новость. Хотя слова, конечно, не утешат ее супруга в его горе, она осмелится выразить ему свои скромные соболезнования.
Он подошел слишком близко. Его личный запах — массажных масел с горьким лекарственным привкусом — оскорблял ее. Вспышкой вернулись воспоминания о том, как он насиловал ее, и шелковый ковер сбился в складки от его движений. Она увидела эту сцену как бы со стороны: собственное пустое лицо, безвольные белые руки и ноги, слуги пустыми глазами смотрят, как он наказывает ее, разбивает на тысячу осколков.
— Ах, соболезнования…
Как она ненавидела его физиономию, лучащуюся звериной жестокостью. Его раззадоривала собственная жестокость, которая, как ему казалось, может причинить ей боль. Он был слишком глуп, чтобы понять — у фарфора кровь не идет.
— Но ведь, о моя верная супруга, ты должна меня поздравить…
Муж впился пальцами в ее подбородок. Просчитывать ходы наперед он мог только в том, что касалось насилия. Или, может, это просто инстинкт. Он знал, что приятней всего не пытать другого, а ломать его сопротивление.
Мадам Чжан не доставила ему удовольствия наблюдать ее реакцию, когда он раскрыл у нее перед носом ладонь свободной руки. Сразу понятно было, к чему идет дело. Но чувство внутреннего разлада усилилось. И только увидев его триумф, она поняла, что дрожит. Рисовый Мешок явился, чтобы сделать ей больно. Ему удалось. Его победа отозвалась в ней злым отчаянием. Он украл то, что она даже не могла сама почувствовать. Ей дико хотелось взломать эту скорлупу, отделявшую ее от самой себя, выплеснуть с кровью чувства. Но ни отчаяние, ни гнев не брали фарфоровый панцирь. Она задыхалась под их весом — и только.