Тот, кто знает. Книга первая. Опасные вопросы
Шрифт:
— Тогда кто же? Гриша?
— Да ты что, разве Гриша добровольно расстанется с врачебной тайной? Только под пытками, а я не садист.
— Бэлла Львовна? — высказала очередное предположение Наташа и тут же сама себе ответила: — Нет, не может быть, Бэллочка никогда не сказала бы тебе… Все, сдаюсь. Говори, кто меня продал.
— Никогда в жизни не угадаешь. Иринка.
— Ирка? — От изумления Наташа даже приподнялась в постели. — Она-то откуда об этом узнала? Ей же тогда десять лет было, я не могла с ней это обсуждать.
— Ты это обсуждала с Бэллой Львовной. А Иринка подслушивала под дверью. И потом мне доложила. Только ты ее не ругай, она же маленькая была, не понимала, что подслушивать неприлично,
— Остановимся, — согласилась Наташа.
— Тогда давай спать.
Через два дня, 10 марта, телепрограммы обрушили на головы людей очередную порцию симфонической музыки и классического балета. Первой в квартире печальную новость узнала, как обычно, Бэлла Львовна, она включала телевизор с самого утра.
Наташа на кухне возилась с обедом, когда соседка выглянула из своей комнаты.
— Наташенька, кажется, у нас опять кто-то умер, — громким шепотом сообщила она.
Наташа в испуге обернулась. Что случилось? Неужели Полина Михайловна…
— Кто? — вмиг задеревеневшими губами спросила она.
— Кто-то из руководства страны. Опять по телевизору по всем программам минорная музыка. Черненко, наверное.
— О господи, как вы меня напугали. — Наташа с облегчением перевела дух. — Я уж думала, кто-то из наших… Интересно, кого теперь генсеком выберут вместо него?
— Завтра узнаем.
— Думаете, уже завтра внеочередной Пленум ЦК соберут? — с сомнением покачала головой Наташа. — Вряд ли так скоро, на это время нужно.
— Ой, Наташенька, какая ты у меня правильная, — засмеялась Бэлла Львовна. — При чем тут Пленум ЦК? Завтра в газетах опубликуют официальный некролог и назовут руководителя комиссии по организации похорон. Кто руководитель — тот и будущий генсек. Все просто. Так всегда было, Брежнева хоронил Андропов, Андропова хоронил Черненко. Кто Черненко похоронит, тот и будет нами руководить, пока сам не помрет. Интересно, новый генсек будет такой же старый или чуток посвежее?
— Побойтесь бога, Бэлла Львовна! Откуда такой цинизм? — пряча улыбку, заметила Наташа.
— Как это откуда? Оттуда же, откуда и у всех. В нашей стране все так думают, только не все вслух говорят. И не морочь мне голову своей идейностью, я ей цену знаю. И очень хорошо помню, как ты переписывала свой сценарий, имея в виду только одну цель — обмануть партийное руководство, а вовсе не следовать его указаниям. Я, между прочим, тоже член партии с сорок второго года, во время войны вступала в ряды коммунистов и свято верила во все, во что надо было тогда верить. Но это не значит, что к сегодняшнему дню я ослепла, оглохла и впала в маразм. Я все вижу, все понимаю и отношусь ко всему со здоровой критикой. Кстати, что ты собираешься делать с этим мясом? — спросила соседка, глядя, как Наташа вытаскивает кусок отварного мяса из кастрюли с только что приготовленным борщом.
— Еще не решила. — Наташа задумчиво разглядывала горячее мясо, от которого поднимался пар. — То ли мясной салат соорудить, то ли перемолоть и сделать макароны «по-флотски». Вы как думаете? А может, блинчики с мясом? Вадим макароны любит, Иринка — салат, а мальчики обожают блинчики. На всех не угодишь, мяса не хватит.
— А сама-то ты что хочешь?
— Сама я хочу картофельные пирожки с мясом, — призналась Наташа.
— Ну вот и сделай себе на радость, — посоветовала Бэлла Львовна. — Сколько можно всем угождать? Ты ребенка носишь, тебе о себе думать надо, а не о них. Давай я тебе помогу, быстренько в четыре руки картошечку почистим, отварим и налепим пирожков. Сметаны только у меня нет. А у тебя?
— Есть немножко, но это для борща… Ладно, уговорили, делаем пирожки. Скоро Иринка из школы придет, мы ее в магазин пошлем за сметаной.
Они ловко начистили картофель и поставили его варить, а пока решили выпить здесь же на кухне по чашечке чаю.
— Как вы думаете, Бэлла Львовна, мальчики не станут ревновать, когда появится еще один ребенок?
Этот вопрос отчего-то мучил Наташу на протяжении всей беременности. Раньше она никогда об этом не задумывалась, хотя всегда знала: если бог пошлет — будет рожать еще раз.
— Как знать, — неопределенно ответила соседка. — Но мне кажется, твои опасения напрасны, мальчики еще слишком малы, чтобы вдоволь насладиться радостью быть единственным объектом родительской любви и не желать эту любовь потерять. И потом, их двое, а это в корне меняет дело. Каждый из них знает, что он в любом случае не единственный, и тогда уже не имеет значения, двое их или трое. А ведь я знаю, почему ты стала об этом задумываться.
— Да? — Наташа удивленно подняла голову. — А я вот не знаю. Просто задумалась — и все. И почему же?
— Люся, — коротко бросила Бэлла Львовна.
— Что — Люся? При чем тут Люся?
— При том, что она тебя достала. До-ста-ла, — по слогам повторила соседка. — В последний свой приезд, когда хоронили Александра Ивановича, твоя сестра вела себя так отвратительно, что ты поневоле стала задумываться над ее отношением к себе. Да-да, — кивнула она, поймав недоверчивый взгляд Наташи, — именно так. И додумалась, только признаваться в этом не хочешь. Ты права, Наташенька, между вами была слишком большая разница. Когда Галина Васильевна забеременела тобой, Люсе было уже шестнадцать, а когда ты родилась — семнадцать. Она всегда была эгоистичной и себялюбивой, и мысль о том, что папа и мама будут любить еще кого-то, кроме нее самой, была для нее невыносимой. Ты не можешь этого знать, а я-то видела, все на моих глазах происходило. Как она рыдала! Как с ума сходила от бешенства, когда выяснилось, что в семье появится второй ребенок! Как она этого не хотела! Галина Васильевна, твоя мама, не очень-то радовалась своей беременности, хотела на аборт идти, ей ведь уже сорок лет было. А папа очень хотел, чтобы она рожала, долго ее уговаривал и уговорил-таки! Люся, естественно, знала, что мама тебя не хотела и что ты появилась только благодаря папиным уговорам. Какие истерики она закатывала, боже мой!
Бэлла Львовна выразительно подняла глаза к потолку.
— Не может быть, — ошеломленно прошептала Наташа, — я не могу в это поверить. Неужели Люська ненавидела меня еще до моего рождения?
— Как ни прискорбно, но это именно так, — подтвердила соседка. — Ну посуди сама: комната у вас всего одна, им и втроем-то было тесно, а тут еще маленький ребенок появится, ему кроватка нужна, манежик, коляска, кругом ползунки и пеленки, бутылочки с детским питанием, погремушки по всему дому валяются. Ребенок плачет, писает, какает, а Люся уже достаточно большая, чтобы можно было часть забот переложить на нее. Ей этого не хотелось. Ей не хотелось этих забот, хлопот, запахов и детского плача по ночам. Ей не хотелось, чтобы ее заставляли сидеть с тобой, стирать твои пеленки, вместо того чтобы идти в кино с подружками или на свидание с кавалером. Ей ведь было семнадцать, не забывай. Тебе год — а ей восемнадцать. Тебе два — а ей девятнадцать. У нее в разгаре юность со всеми ее радостями, а мать то и дело эти радости отнимает, потому что нужно заниматься тобой. Самое печальное, что твоя мама все это понимала и постоянно испытывала чувство вины перед старшей дочерью. А Люся это видела. И пользовалась этим. Крутила матерью как хотела. Но это уже потом, когда ты подросла. А вот папа больше любил тебя, и это, кстати, Люсю тоже ужасно злило. Что, золотая моя, я тебя расстроила?