Тот, кто знает. Книга вторая. Перекресток

Маринина Александра

Несколько дней Наташа ходила оглушенная и плохо понимала смысл происходящего вокруг нее на киностудии, где полным ходом в две смены шел монтаж сериала и его озвучание. Но чем больше она размышляла над тем, что сделал и сказал Ганелин, тем увереннее приходила к выводу, что он прав. Она всегда все брала на себя, полагая, что делает доброе дело, облегчает всем жизнь, помогает. И чем это оборачивается? Тем, что ее сыновья выросли беспомощными захребетниками, да и племянница тоже привыкла к тому, что можно ничего не делать. Как же они будут жить дальше, когда у них появятся собственные семьи? Снова все свалят на Наташу? А она ведь не молодеет, ей уже сорок три, и хотя здоровье пока, тьфу-тьфу, не подводит, но с годами его не прибавится. Нет, прав Андрюша, надо разрывать этот порочный круг, пока не поздно. Бэллочка по-прежнему останется на ней, это даже не обсуждается, а вот все остальные должны научиться жить без нее.

Это произошло в январе девяносто восьмого, а к концу апреля ремонт в новой квартире был закончен. Понемногу

привозили заказанную заранее мебель, но комнаты все еще были наполовину пустыми, полностью оборудованными к этому времени оказались только кухня-столовая и санузлы. Сегодня, в первый понедельник мая, начинается телевизионный показ сериала «Соседи», рассчитанный ровно на четыре недели – по пять серий в неделю, по будням, в прайм-тайм, в самое удобное время. Скоро придет Иринка, она так волнуется, что боится смотреть фильм дома, ей отчего-то спокойнее, если рядом будет Наташа. Вот глупышка! Хотя Наташа и сама нервничает. Она сто раз видела каждую серию и в черновой сборке, а на мастер-кассете, но одно дело, когда смотришь одна или в узком кругу членов съемочной группы, и совсем другое – когда одновременно с тобой это видят миллионы телезрителей. Точно такое же волнение, близкое к панике, охватывало Наташу и тогда, когда по телевидению показывали ее документальные фильмы, и каждый раз она пыталась найти рациональное объяснение, понять, в чем же разница между индивидуальным просмотром и телепоказом. Но так и не поняла. Просто чувствовала, что разница есть, и огромная. И каждый раз волновалась почти до обморока.

Наташа бесцельно бродила по пустой квартире, не находя в себе сил заняться чем-нибудь полезным, и то и дело поглядывала на часы. До начала показа – два часа. Скоро придет Андрей. Потом Иринка. Или сначала Иринка, а потом Андрей? Господи, да какая разница-то? Надо будет сходить за Бэллочкой, пусть посмотрит фильм вместе с ними, тем более Андрей денег на технику не пожалел, телевизор у них в гостиной – целый домашний кинотеатр, большой плоский экран на стене висит, и краски на нем яркие, сочные. Надо бы, конечно, Люсю с Катей пригласить, хоть и не хочется смотреть на их постные брюзгливые физиономии, но и не пригласить нельзя, не по-родственному как-то.

Она уселась на широкий подоконник, оперлась спиной о стену и стала смотреть на улицу. Вот появился темно-красный «Форд Эскорт» – это Иринка. Добилась-таки своего, на полученные за съемки деньги купила машину, правда, сильно немолодую, с большим пробегом, но зато именно такой марки, какой хотела. Глядя на Иринку из окна, Наташа невольно любовалась ею. Эта красивая молодая женщина – результат многолетних Наташиных трудов, изнурительных, политых потом и слезами. Сколько же всего пришлось вынести, прежде чем из взбалмошной пьянчужки и шлюхи Ирки Маликовой получилась актриса Ирина Савенич!

Наташа распахнула дверь, не дожидаясь звонка. Иринка влетела в квартиру, за ней легким облачком пронесся тяжелый сладкий запах духов.

– Натулечка! Ты как?

– Я нормально, а что? – недоуменно спросила Наташа.

– Ой, а я – в грязь! В хлам! Еле доехала до тебя, даже удивительно, что ни в кого не врезалась. От страха ничего не соображаю.

– Да успокойся ты ради бога, все будет хорошо.

– А вдруг плохо? Вдруг я совсем бездарная? Надо мной вся страна будет смеяться.

– Ириша, если бы было плохо, я бы тебя не снимала. Заменила бы тебя другой актрисой. Пойдем кофе выпьем, а когда придет Андрюша – будем ужинать.

– Тебе хорошо говорить, – ныла Ира, усаживаясь на кухне за большой деревянный стол, – на тебя никто смотреть не будет. На имя режиссера и сценариста внимания почти никто не обращает, если фильм не получился. Если успех – тогда все знают, а если провал – режиссера никто и не вспомнит. А актер – он на виду. Представляешь, меня будут узнавать на улице и говорить: это та бездарь, которая играла Зою в «Соседях» и весь сериал испортила, и зачем только ее снимали? Небось чья-нибудь любовница.

– Ну что ты выдумала? – мягко уговаривала ее Наташа, включая кофемолку. – Ты очень хорошо работала, твоя Зоя обязательно понравится зрителям. Давай-ка, пока Андрея нет, расскажи, как ты живешь.

Они обе понимали, что имелось в виду. После того разговора в сентябре, во время съемок на натуре, Ира долго просила прощения у Наташи, клялась, что на самом деле не думала того, о чем говорила, просто у нее от отчаяния разум помутился. Она совершенно не считает Наташу в чем-то виноватой, ведь Наташа не только не просила ее выходить замуж за Игоря, а, наоборот, всячески отговаривала. И Ира очень хорошо помнит, что Наташа брала с нее слово немедленно уйти от мужа, как только ей встретится человек, которого она полюбит. Нет, Наташа ни в чем не виновата, и она, Ира, даже представить не может, что это на нее тогда нашло. Бес, что ли, вселился и заставил произнести вслух отвратительные и несправедливые слова. Иринка так искренне раскаивалась, так горячо просила прощения, а Наташа прислушивалась к себе и понимала, что виновата. Действительно виновата. Когда-то давно, много лет назад она поступила дурно, некрасиво, и нет ей оправдания. Можно сколько угодно говорить себе о том, что она всей душой поверила профессору Мащенко, что она была настоящей комсомолкой, свято верящей в идеалы коммунизма, что она искренне болела за повышение роли кинематографа в коммунистическом воспитании. Да, все было

так, она в тот момент не кривила душой. Но потом, став старше и мудрее, научившись смотреть на мир не сквозь очки, стекла которых испещрены демагогическими лозунгами и призывами, а нормальными глазами, Наташа поняла, что была обманута. Не только Виктором Федоровичем, а может быть, и вовсе не им, ведь профессор Мащенко был продуктом системы, таким же, как сама Наташа, он точно так же мог искренне и горячо верить в правильность линии партии, правительства и цензуры и делал все, чтобы эту линию поддерживать. Она была обманута самой идеологической линией партии. Как же можно было быть такой слепой? Как можно было так безоглядно верить? Тогда, в семидесятых, Наташа делала все правильно, потому что верила. И теперь ей было мучительно стыдно за эту веру. Безмозглая идиотка, тупица, безропотно позволившая заморочить себе голову! И из-за этой своей тупости испортившая кому-то жизнь. Вальке Южакову, например… А потом, когда к острому и непроходящему чувству стыда прибавился еще и страх, испортившая жизнь Иринке. Конечно, никто не мог предполагать, что все так обернется, что Иринка не просто подойдет поближе к Мащенко, но решит войти в их семью, выйдет замуж за Игоря, влюбится в его отца и будет страдать. Никогда не знаешь, что будет потом… Тогда, в семидесятых годах, невозможно было представить, что где-то откроют архивы КГБ и начнут выявлять и клеймить тех, кто сотрудничал с комитетом, вытащат на свет божий чьи-то подписки и будут через суд выяснять, настоящая на них подпись или поддельная, как это случилось с Казимерой Прунскене. А потом, когда скандал с Казимерой был в самом разгаре, трудно было предположить, что все заглохнет, что волна разоблачений не перекинется на Россию и что вопрос сотрудничества с КГБ вообще перестанет кого бы то ни было волновать. Если бы уметь предвидеть будущее, скольких ошибок люди могли бы избежать! Но им не дана такая способность, и каждый раз, совершая поступок или принимая решение, они не знают, чем это обернется. Можно предполагать, можно тщательно просчитывать варианты и анализировать возможные последствия, но все равно нельзя знать точно. И приходится опираться только на свою совесть, оценивая, будет ли тебе в будущем стыдно за этот поступок или за это решение. Казалось бы, точный и безупречный критерий, но даже он не может гарантировать спокойствия души, если меняются или вовсе разрушаются моральные устои и принципы. Разве стыдно было когда-то помогать государственной идеологической политике? А теперь вот выходит, что стыдно.

Конечно, Наташа не сердилась на Иринку и не обижалась, она прекрасно понимала, что происходит в душе ее воспитанницы. Прошла осень, наступила зима, съемки закончились, Наташа дневала и ночевала на студии, встречаясь с Ирой только на озвучании. Возможность поговорить без спешки и присутствия посторонних выпадала нечасто, но Наташа видела, что Иринка постепенно успокаивается, свыкаясь с ситуацией. Все реже и реже она вспыхивала негодованием по поводу того, что не ей, а Лизавете достается счастье быть с Виктором Федоровичем, обнимать его и говорить ему «ты». Острая влюбленность мало-помалу переходила в спокойное глубокое чувство, печальное в своей безысходности и прекрасно-хрупкое в своей нереализованности.

Наташа разлила кофе в маленькие изящные чашечки, поставила на стол сахар и, специально для Иры, пластмассовую коробочку с заменителем сахара, сливки и вазочку с по-прежнему любимым печеньем курабье.

– Как у тебя дома? – спросила она Иринку.

– Все спокойно. Муж пьет и шляется, свекровь зарабатывает деньги в частной клинике, свекор вершит политику. Все как обычно.

– А на душе как?

– Смутно, – Ира вздохнула, размешала ложечкой сахарные таблетки, – но в целом тоже спокойно. Кажется, я смирилась и привыкла. Надо же, когда-то мне казалось, что умру, если он мне не достанется, помнишь?

– Помню, конечно, – улыбнулась Наташа.

– И ведь не умерла, – Ира с недоумением пожала плечами. – Продолжаю жить, как ни странно. Удивительно, иногда у меня тело берет верх над разумом, и тогда я такое творю, что потом даже подумать страшно. До сих по не могу без стыда вспомнить, что наговорила тебе тогда на съемках.

– Прекрати, – поморщилась Наташа, – ну сколько можно об одном и том же. Проехали и забыли, хватит.

Да, тело у Иринки частенько брало верх над разумом, это верно. И Марик, ее отец… Пошел на поводу у голоса тела, переспал с красивой, но абсолютно не нужной ему соседкой, и вот результат. Надо же, как гены сказываются! Это у нее точно не от матери, Ниночка целенаправленно охмуряла и соблазняла Марика, хотела замуж за него выйти. Красивый парень, во всех отношениях приличный, с образованием, непьющий – это куда лучше, чем алкаш-работяга Николай. Для Ниночки близость с Мариком не была продиктована зовом тела. Впрочем, мать Иринки никогда себя не блюла, но отнюдь не оттого, что была нимфоманкой, не умеющей справляться с собственными сексуальными желаниями, а исключительно по «внетелесным» соображениям: за новые туфельки, за бутылку или просто для веселья, за компанию. А вот Марик поступил, может быть, всего один раз в жизни, именно так, как потом постоянно вела себя его дочь. Марик-то, судя по всему, умел справляться с голосом тела, он всегда, кроме того единственного случая, был разумным и осторожным, но Иринке этих качеств не передал. Она от матери унаследовала легкомыслие и бесшабашность, тягу к спиртному и нежелание сопротивляться собственному «хочу».