Тот самый
Шрифт:
— А чем он тебе так не понравился? — пристально посмотрев на меня, спросил Алекс.
Некоторое время мы ехали молча. Тайных троп через дворы я не знал, а по обычным улицам дорога показалась втрое длиннее.
Я думал о Банкире.
Молодая талантливая жена. Красивая. И тут — такое… Алекс прав: после всего, что на него свалилось, заставить ещё и выбирать?..
— Пойми, кадет, — сказал Алекс, когда мы уже подъезжали к дому. — Нас и вызывают, чтобы мы выбрали за них. Потому что это — самое трудное. Думаешь, Автандил не знал,
— Он поэтому не пошел с нами в квартиру?
— Плохо, когда на отце — смерть его ребёнка.
Когда я подошел к дому, отогнав Хама в гараж, Алекс стоял на крыльце. Курил.
— Скажи, кадет, — он протянул мне самокрутку, и я ощутил сладковатый, до рези в зубах знакомый запах марихуаны. — Когда тебя комиссовали по состоянию здоровья, ты… радовался, что больше не придётся воевать?
Я затянулся. Горький дым опалил горло, но смыл привкус крови и духов, которыми пахло от Ангелины.
— Жалел.
Коротко глянув на Алекса, я выбросил недокуренную самокрутку в урну и пошел в дом.
Утро выдалось хлопотное: откуда ни возьмись нарисовалась экскурсия из дружественного Ирана, и мы с Афиной пять часов водили группу неулыбчивых усатых мужчин и их закутанный в хиджабы жен по Эрмитажу.
Кажется, я нёс какую-то пургу: занятый своими мыслями, объяснения Афины я слушал вполуха, к тому же, меня несло. «Возвращение блудного сына» Рембрандта я спутал с «Иваном грозным, убивающим своего сына», Афродиту — с Венерой Милосской, благо, что у обеих дам руки были отрублены по самые плечи… Но иранцам, кажется, понравилось.
Во всяком случае, у «Данаи» они стояли довольно долго, о чём-то негромко переговариваясь на пушту, которого я почти не знал… Полотно же Матисса «Танец» повергло иранцев в ступор. Но их дамы, по-моему, развлеклись. Впрочем, хиджаб — это такая штука… М-да.
Приплёлся домой без задних лапок, и тут же рухнул в кровать — обедать и пить чай я отказался.
Что-то подсказывало, что ночь опять будет весёлой, и я старался урвать сна, сколько было возможно.
Удивительно, но я довольно быстро перешел на такой ненормированный режим. Два часика-тут, пятнадцать минут — там… Словно и не было этого года, прожитого на гражданке.
Что характерно: у меня перестала болеть печёнка. После ранения, в правом боку я всё время ощущал жернов — в госпитале сказали, что предциррозное состояние для меня теперь — норма. Не пить, не курить, ничего сладкого, солёного острого… Словом, трезвенник и язвенник.
В последние несколько дней я выпил больше, чем за весь прошлый год; о табаке и говорить нечего. Но мой изношенный организм, будто бы очнувшись от крепкого сна, работал не за страх, а за совесть. Сколько такая благодать продлиться, я не знал. Но решил пользоваться на всю катушку…
И когда вечером, спустившись в кухню, застал там всю честную компанию — Алекса, девочек, селёдку под шубой, исходящую паром молодую картошку «в мундирах»,
Мы очень мило посидели. Алекс рассказывал неприличные анекдоты в стихах:
Иной имел мою Аглаю
За свой мундир, за чёрный ус.
Иной за деньги — понимаю…
Другой за то, что был француз.
Клеон — умом её стращая,
Дамис — за то, что нежно пел.
Скажи теперь, мой друг Аглая:
За что твой муж тебя имел?
Девчонки краснели, и стесняясь, хохотали в голос.
Но ближе к десяти вечера шеф строго сказал, что им пора, и Антигона повезла остальных по домам.
Мне же уходить было некуда. Впрочем, я чувствовал, что сейчас Алекс не будет против моей компании.
Шеф был пьян. Не в стельку, но изрядно: на стуле он сидел очень прямо, уставив глаза на блестящий кран кофейного агрегата. Как танцор, который, крутясь как волчок, вынужден смотреть в одну точку, чтобы не упасть…
Раньше я заметил, что Алекс почти ничего не ест. Салат, картошку и грибы уплетали мы с девчонками, он же только пил, занюхивая горбушкой.
Мысли о танцорах напомнили о несчастной одержимой Ангелине, а через неё — о вчерашней девчонке, которую забрали помощницы отца Прохора.
Интересно, какой выбор сделал Алекс в её случае?
— Можно спросить? — решился я. Шеф медленно перевёл на меня взгляд — голова повернулась, как орудие на лафете — и милостиво кивнул.
Я намазал хлеб маслом, положил сверху кусочек селёдки, откусил, прожевал, запил сладким чаем… И наконец у меня в голове сформулировался вопрос.
— Семьдесят лет?
— А что такого?
— Как вы могли видеть что-то, что произошло семьдесят лет тому? И более того: про Варю Селёдкину. Вы сказали, купец построил дом сто пятьдесят лет назад. Как вы могли знать о Варваре Селёдкиной и несчастье в семье купца Послякова?
Шеф молчал. Я уже упоминал: молчать он умел совершенно особенно. Так, что собеседнику непременно хотелось заполнить пустоту…
— Верно, вы об этом прочли в интернете? — высказал я догадку. — Кто-нибудь мог опубликовать архивные списки купцов — особенно, первой гильдии. А случай с Варей Селёдкиной мог широко освещаться в прессе того времени. И тоже попасть на просторы интернета из сохранившейся в библиотеке газеты. Что до преступления на Гусарской…
— О нём я тоже прочёл в интернете? — невинно спросил Алекс.
— Ну да, — я развёл руками. — А где же ещё?
— Вопрос к тебе, кадет. На засыпку: как я мог узнать почерк преступника, спустя семьдесят лет после совершенного им преступления?
Алекс поднялся и направился к прихожей.
— Но ведь имитатор как-то узнал? — крикнул я ему вслед. — Не может же такого быть, чтобы…
— Ну конечно не может, — мягко улыбнулся шеф с порога. — Однако есть.
— К тому же, случай пока всего один, а вы говорили о…