Тотальная угроза

Динаев Дино

Носить рацию за плечами Мошонкину долго не пришлось. На первый же день протянули в избушку прямой кабель с командного пункта, а на крышу привинтили тарелку космической связи.

В доме установили компьютер и факс, из которого с шорохом беспрерывно вылезали километры бумаги. И все на правительственных бланках.

Мошонкина еще удивило, что, несмотря на всю официальность, большие люди обращаются друг к другу по именам. "Володя, на твой запрос сообщаю". Или "Твои пожелания я передал своему заму

по коллегии министерства", подпись "Твой Веня".

Запала в душу еще одна телеграмма: "Категорически не согласен с твоим мнением о Дэне, а к лондонскому убийству он вообще не причастен никоим образом" И подпись: "Буйвол".

Ну и дела. В комнате стояла специальная машина по превращению документации в труху, и обычно Картазаев делал это сам, доверяя Мошонкину только наименее секретные материалы.

Если уж про смерть в Лондоне не секретно, то какие же Картазаев тогда сам уничтожает?

Мошонкин, забывшись, щелкает губами. Это ж, к каким тайнам допущен человек?

— Что щелкаешь, Василий Иванович? — спросил Картазаев, появляясь на лестнице без шума и совершенно неожиданно.

Эта его привычка Мошонкину не нравилась. Вроде баловства — возникнет сзади и замрет как статуя. И как это у него получается? Ступает неслышно, словно все время в разведке и старается шума не производить даже дома.

Баловство, одним словом. Да и неприятно. Чего-нибудь делаешь, думаешь, что никто не видит, а он стоит, наблюдает. И молчит.

Да, не повезло Мошонкину с командировочным. Единственно, что его привлекало, так это вежливость Картазаева. Называет исключительно по имени отчеству, никогда не грубит. В еде непривередлив. Ест солдатскую кашу, что и все.

И никогда ни на что не жалуется.

Мошонкин был уверен, что и на него Картазаев не станет жаловаться, а случись чего серьезное, просто достанет свой пистолет, да и пристрелит к ядреной матери.

Довелось Мошонкину пистолет командировочного в руках подержать. Пистолет большой, но весу в нем почти никакого.

Пришло время ужина. Мошонкин расставляет на столе судки ложки, вилки.

Нет ничего более домашнего, чем ужинающий человек. Он становится беззащитным и добрым. Мошонкин тоже так подумал, решив обратиться с личной просьбой именно в это время.

— Владимир Петрович, разрешите мне после ужина на часок отлучиться, — попросил он.

Картазаев поднял на него взгляд. Мошонкин истолковал его по-своему и извиняющимся тоном сказал:

— У нас в части в это время личное время, так что все законно, вы не подумайте.

— А зачем тебе? Впрочем, можешь не говорить, если не хочешь.

— Мне скрывать нечего, — даже обиделся Мошонкин. — Какие уж тут секреты. В медчасти у меня знакомая есть, так там они вроде посиделок устраивают.

— Посиделки? — на лице Картазаева отразилось удивление. — Здесь? Никогда бы

не подумал.

— А что тут особого? Во время войны ведь тоже танцы не отменяли.

Картазаев надолго замолчал, Мошонкин подумал, было, что тот и забыл о разговоре, но, попивая компот, командировочный сказал таким тоном, как будто разговор и не прервался четверть часа назад:

— Иди, конечно. Не возражаю. Только у меня к тебе тоже просьба будет.

— Да в чем вопрос! — с воодушевлением воскликнул Мошонкин.

— Я пойду с тобой.

— Вы? — вырвалось у Мошонкина, и он бесхитростно спросил. — А что вы там будете делать?

— А что все делают, танцевать.

Медпункт располагался в просторной палатке. Сестрички поставили лавки, подвешенный на капельнице японский музыкальный центр в меру громко выводил мелодию.

Кроме десятка медсестер присутствовало раза в три больше парней. Явный перебор.

Вошедшие Картазаев с Мошонкиным не привлекли ничьего внимания, и парень как бы про между прочим спросил:

— Владимир Петрович, а какая красавица вам больше глянется?

Картазаев искоса посмотрел на него и сразу указал на большегрудую с ярко подведенными глазами крашенную блондинку.

— Умоляю, только не ее, Владимир Петрович, — залепетал Мошонкин. — Это ж моя Зоя.

Он заметил, что Картазаев посмеивается.

— Так вы знали? — вырвалось у него. — Откуда?

— У меня работа такая, все знать. Ты иди лучше к своей крале, а то вон сколько кавалеров вокруг, уведут, — Картазаев слегка подтолкнул его.

Начался медленный танец, которого, похоже, ждали все. Парни, толкаясь, бросились приглашать. Более слабых сразу оттеснили. В центре палатки закружились пары.

Мошонкин был уже с Зоей и подмигнул Картазаеву.

Тот глянул в окно и разглядел в сгущающихся сумерках девичью фигуру в белеющем халате. Девушка не зашла в палатку, а прошагала мимо. Создавалось ощущение, что девичьи ноги, выглядывающие сквозь полы разлетающегося при ходьбе халатика, светятся во тьме.

Картазаев вышел и окликнул:

— Маша!

Девушка замедлила шаг, вглядываясь в темноте, но уже ничего не было видно, поэтому она вернулась.

— Вы меня знаете? — спросила она.

— Знаю, — спокойно сказал он. — Пойдем, Маша, потанцуем.

— Вы, наверное, из комендантской роты? Но на счет танцев вам не повезло. Я не танцую, — отрезала она и хотела идти.

— Вы считаете, что это действо в данных условиях неуместно? — спросил он, не делая попытки ее остановить.

— Не только неуместно, но и аморально.

— Мошонкин так не считает, — продолжил Картазаев.

Она стушевалась, потому что не была уверена, что таким образом над ней не хотят непотребно подшутить.

— Вы хотите меня обидеть? — спросила она. — Не трудитесь, материться я умею. Не первый год в армии.