Тотем Человека

Герасименко Анатолий

Боль стукнула на прощание в темя и улетела. Потом, наверное, вспомнила что-то важное и вернулась.

— Да, да, — сказала Саша очень терпеливо. — Этих придурков я тоже иногда проверяю. Но речь не о них. К сожалению.

'О, блин', - сказал голос в голове.

— Ясно, — сказал я. — Кто-то завел дело на Черного, Дина по нему проходит соучастницей, и теперь ей надо отрабатывать. Так?

— Нет, не так, — сказала Саша еще терпеливей прежнего. — Дина знает, что мы ей всегда будем рады. Но насильно ее вербовать никто не

будет. И дела, насколько мне известно, на нее не заводили.

— Здорово, — сказал я без энтузиазма. — А что тогда?

Саша отпила кофе, аккуратно отодвинула чашку и положила руки на стол, одну на другую, словно прилежная ученица. У меня промелькнуло в голове, что вот так она сидела на уроках в школе — некрасивая умная девочка, с которой все дружили, и которую никто не любил.

— Мы с Бобом кое-что вчера заметили, — сказала Саша. — Он при тебе ведь сказал, что Черному выходила полоса невезения?

— Ну, — сказал я.

— Как ты думаешь сам, отчего две кошки, постоянно друг друга подкачивая, то и дело вляпывались так, что…

— Я думаю, что Дина его не подкачивала, — сказал я резко. — Оттого все и провалилось.

Саша грустно покивала.

— Ты на меня не сердись, пожалуйста, — попросила она вдруг. — Мне очень не хотелось к тебе сегодня идти. Я ведь все понимаю.

— Забей, — сказал я. — Просто скажи, что хотела. Я тоже понимаю. Дело твое подневольное, наша служба и опасна, и трудна, и все такое.

— Дина его подкачивала, — сказала Саша. — Я с ней сегодня разговаривала. Она говорит, что качала в полную силу.

Я молчал. А что сказать-то?

— Понимаешь, Тимка, — мягко продолжала Саша, — мало кто об этом знает, но иногда появляются кошки, которые способны не увеличивать везение, а уменьшать. Порчу наводить, как бы. Вот. Ты — один из таких.

Голова разгуделась, будто в нее напустили пчел.

— Так, — сказал я. — Ага… Ф-фу, елки-палки. То есть, это я как-то на Черного порчу наводил?

— Я догадываюсь, как, — сказала Саша, глядя мне в глаза. — Видишь ли, с этим умением никто не рождается. Такое возникает, если кошка очень-очень переживает, или ненавидит кого-то изо всех сил. Короче, знаешь, как в песенке: говорят, не повезет, если черный кот…

— Да, — сказал я.

— Что думаешь? — спросила Саша.

Я пожал плечами.

— Если не веришь, можно какой-нибудь эксперимент провести, — предложила Саша. — Хочешь?

Я кивнул.

— Подумай про меня что-нибудь, — попросила она. — Что-нибудь плохое.

Я нервно рассмеялся.

— Да ты чего. Какое еще плохое?

— Что угодно, — сказала Саша. — Например, какая я стерва, что приперлась к тебе домой и мешаю спокойно похмелиться.

Я помотал головой.

— Да ну, — сказал я неуверенно. — Что ты…

— Подумай, что я твою Дину разбудила с утра, допрашивать стала, — продолжала Саша. — Именно допрашивать, по всем правилам.

Я поморщился: боль

стала невыносимой.

— А еще мне кажется, что вам с Диной надо отдельно пожить, — сказала Саша, улыбаясь. — Непросто ей сейчас, неужели не видишь? Думаешь, то, что Черный умер, ей пофигу? Готова спорить, она там плачет сейчас, в спальне.

— Она же нормально с тобой разговаривала, — сказал я, закипая. — Все утро. Нет? В конце концов…

— А что ей еще делать? — возразила Саша. — При живом муже любовника оплакивать? Головой-то подумай.

— Саша, — сказал я, — мы сами разберемся.

— Да, как же, разберетесь, — фыркнула та. — Шесть лет разбирались, до адюльтера дошли…

Раздался треск. Саша, неловко взмахнув руками, исчезла под столом. Падая, она зацепила рукавом чашку с недопитым кофе, и чашка полетела вслед. Я вскочил, обежал стол и помог Саше подняться. Она по-прежнему улыбалась, правда, теперь улыбка выходила изрядно вымученной. Костюм ее — тот самый, бежевый, форменного покроя — был спереди залит кофе. Стул развалился на куски, и это было странно, потому что стул я сам недавно принес из магазина — новый, прочный, красивый стул…

— Вот так все и происходит, — сказала Саша. — Дай-ка я в ванную.

Она прошла в ванную и принялась застирывать пятно от кофе под струей воды, а я стоял рядом и беспомощно повторял: 'Сашка, извини, чес-слово, Сашка, блин, да что это, слушай…'

— Не извиняйся, — сказала она сквозь шум воды. — Я ведь сама напросилась. Наоборот, это ты прости, я много гадостей сказала. Нельзя было так. Просто хотела тебя расшевелить.

Я подумал. Голова трещала — хоть святых вон выноси.

— Да нет, ты права, наверное, — сказал я. — Знаешь, ты тут постой минутку, ладно? Я сейчас.

На цыпочках я вышел из ванной и подкрался к спальне. Дверь была закрыта, в коридор не доносилось ни звука. Помедлив, я рывком открыл дверь.

Дина лежала на диване, поглаживая ногу выше лонгета. В углу мерцал телевизор. Показывали футбольный матч — крошечные фигурки игроков, сверкающая точка мяча, нежная зелень поля, расчерченная белесыми линиями. Дина удивленно на меня поглядела. На ее лице не было слез.

— Уже поговорили? — спросила она.

— Почти, — сказал я, помедлив, и вернулся в ванную. Саша вешала мокрый пиджак на батарею.

— Тим, мне, короче, очень стыдно, — сказала она. — Честно.

— Не, все нормально, — бодро сказал я. — И ничего она не плачет. Сидит, ящик смотрит.

— Вот видишь, — обрадовалась Саша. — Ты правильно сказал, вы сами во всем прекрасно разберетесь.

Я кивнул. Дина ненавидела футбол всем сердцем, презирала раскрашенных фанатов, шипела на экран, когда на очередном канале выпадало несколько секунд футбольного матча. Она говорила, что это было связано с ее бывшим парнем. Я не возражал, потому что никогда не понимал футбола. Это у нас было общее. Всегда.