Товарищ "Чума" 3
Шрифт:
Ну, вот приехали! В моей памяти неожиданно «потускнели» воспоминания моего детства из этой, новой ветки реальности. Словно и были они, а словно бы и не были… Словно дежавю[1] у меня на всю голову.
«Значит, — подумал я, — если эти воспоминания до конца не исчезли, вероятность встречи моего деда с моей бабкой еще имеется. Пятьдесят на пятьдесят, а то и меньше. Но всё-таки есть. Нет, дедуля, мы еще поборемся за рождение моего отца!»
— Слушай, Иван, как-то не ко времени ты этот разговор затеял, — попенял я ему. — Понимаю, от Акулины у любого нормального мужика
— Прав ты, Рома, не ко времени всё… Но я как подумаю, что не увижусь с ней больше… Так было у тебя с ней чего? Только не темни…
— Не было у меня с ней ничего… — Я увидел, как на лице деда засияла счастливая улыбка. Как же она ему в голову-то залезла? — Она сама мне сказала, что до конца войны никакой любви ни с кем крутить не будет. А вот как закончится…
— Всё, молчи! — оборвал меня старик. — Может, и не доживём мы с тобой до конца войны…
— А вот это ты брось! — Теперь пришёл мой черёд затыкать ему рот. — Чтобы выкинул такие мысли из головы! Доживешь! Обязательно доживёшь! И на рейхстаге распишешься!
Хотя не факт, старик-то теперь не во фронтовой разведке — слишком сильно я изменил его судьбу. Он теперь, возможно, намного раньше сорок пятого года в Берлине может оказаться.
— Это еще зачем? — не понял старик.
— Чтобы помнили не только наши потомки, а ещё и твари, которые когда-нибудь еще вздумают свою вонючую пасть на нашу Родину разевать! — доступно пояснил я. — Так что, если будешь в Берлине, расписаться на рейхстаге не забудь! — Я помнил о том, что эти надписи на стенах рейхстага существовали даже в моем времени, как напоминание, что не стоит немцам играть с огнем! Однако, кое-кто успел об этом забыть. Вот и пришлось мне, школьному учителю, за оружие взяться. — Да еще и сфотографироваться на его фоне не забудь! — вырвалось как-то само собой.
Я отлично помнил черно-белую фотографию: на ступенях поверженного рейхстага на фоне выщербленных пулями и осколками стен, расписанных надписями наших солдат-победителей в окружении боевых товарищей-однополчан, стоял мой старикан.
Но это было воспоминание из моего родного мира, а вот подобной фотографии из этой альтернативной ветки я, как ни пыжился, вспомнить так и не сумел. Возможно, что на этот раз деду не посчастливится оставить памятную надпись в самом центре рассадника «мирового зла». Либо, эти воспоминания пробудятся во мне, когда это событие произойдёт… Одним словом, время покажет.
— Хорошо, обязательно сфотографируюсь… — сбитый с толку моим напором, обескураженно пообещал дед. — Ты так об этом говоришь, — спустя небольшую паузу, добавил он, — как будто точно знаешь, что всё будет именно так.
— Я верю в это, Иван! — ответил я максимально серьёзно. — Верю всем сердцем и всей душой! И моя вера во много повышает вероятность исполнения именно этого сценария. Чего и тебе советую.
— Чего советуешь? — Выпучил глаза Чумаков-старший. — Верить?
— Да, верить в нашу победу, как бы не обстояли дела на сегодняшний момент! Ведь в нашу победу верим не только мы, а еще миллионы наших советских людей. Враг будет разбит! Победа будет за нами!
Вот
— А ты думаешь, Ром, немцы не верят в свою победу? — невесело усмехнувшись, произнёс дед. — Я ведь не слепой: в вооружении, и в военной выучке они нас превосходят. Мы тоже за год войны многому научились, но…
А старик у меня молодец, его так просто лозунгами не взять! Критическое мышление на высоте. Сопоставил факты — и нате!
— Конечно верят, — тут даже спорить не было никакого смысла, — и, скорее всего, не меньше нашего. Но, не в вооружении и выучке сила! Хотя, соглашусь, что без них тоже никуда.
— А в чем сила, Ром?
И как я, по-вашему, должен был на это ответить после такого вопроса? И пусть изначально у меня был заготовлен совсем другой ответ, но я произнес:
— Я думаю, что сила в Правде. У кого Правда — тот и сильней![2] А Правда в этой войне — на нашей стороне! Поэтому, и вера наша крепче гранита, и врага мы погоним с нашей земли поганой метлой! Согласен, старичок?
— Еще как согласен! — с воодушевлением произнес Чумаков-старший. — Поэтому и готов голову за победу сложить!
— А вот это абсолютно неверный постулат! — Они с Акулинкой прямо как из одного теста слеплены. Ей разжевывать эту прописную истину пришлось, и, видимо, деда тоже сия «скорбная чаша» не минует. — За победу, товарищ Янус, надо сражаться! А вот дохнут пускай наши враги! Только так, а не никак иначе! Запомнил, боец? — рыкнул я командным голосом.
— Так точно, товарищ Чума! — по- военному четко отозвался Чумаков-старший, словно я был для него старшим по званию и должности. — Запомнил!
Остаток дороги мы шлепали молча, приближаясь к деревне, в которой происходило что-то невообразимое: там, не прекращаясь, сверкали молнии одна за другой и гремел гром. Тогда, как под сенью деревьев было относительно тихо.
Уже на подходе помимо грома стало слышно, как хлещут по раскисшей земле тугие струи дождя и завывает сильный ветер. А в лесу от ветра даже листочек не пошевелился, да моросил мелкий теплый дождик, не приносящий особых неудобств. Молодец леший — выполняет данное мне обещание со всей тщательностью.
— Как это? — явно охреневая от увиденного, произнес дед, остановившись «на границе» леса и деревни. — Так не бывает…
А там, словно кто-то (но я-то знаю, кто это был, а вот моему старику знать об этом не стоит) провёл невидимую черту, причем провел её косыми струями дождя, который натурально стоял стеной. Дед вытянул руку перед собой, желая убедиться, что ему все это не мерещится.
Но ему не мерещилось — в Тарасовке творился настоящий природный катаклизм, тогда как в лесу стояла вполне себе приемлемая погода. Даже морось прекратилась. Очередная ослепительная вспышка молнии ярко осветила утопающую в проливном дожде Тарасовку, и дед, наконец, понял, что это всё ему не мерещится.