Товарищ "Чума" 4
Шрифт:
Да-да, вообще ничего! Словно и не было тут никакой жизни, кроме исконной лесной, отнятой и отвоёванной у лешего людьми когда-то давным-давно. А сейчас он просто вернул своё. Не знаю, какие уж байки будут ходить среди партизан, когда они в очередной раз заглянут в эти края. Похоже, что слухи про сгинувшие в лесу за одну ночь целые деревни, не такие уж и слухи. Сам тому свидетель.
Уцелело только небольшое поле пшеницы, у которого мы и сидели, лениво наблюдая за легкими пролетающими облаками, которые временами перекрывал жирный и вонючий дым от чадящих немецких танков. Из всей танковой дивизии,
По всей видимости, уцелели лишь те фрицы, кто отправился в качестве охраны с Вольфгангом Хубертусом, отчего-то решившим забрать моего смертельно раненного старика в Берлин. Но я, если честно признаться, был ему за это благодарен. Недаром же сама судьба подарила жизнь этому молодому фрицу, «отведя» мою руку. А взамен этот сопляк-эсэсовец что-то сделал с моим стариком…
А ведь он тоже, по сути, спас ему жизнь. Я в тот момент точно знал, что дед — не жилец. И спасти его обычными способами (поскольку магия не работала) невозможно. Моя «ложная» память это стопроцентно подтвердила. Иначе, я не оставил бы его прикрывать мой отход.
Однако, судьба-злодейка сделала очередной «финт ушами», и Чумаков-старший чудом выжил… И назвать это как-то по-иному, я не мог — для меня это было действительно настоящее чудо.
Вот только нужно было как-то теперь вызволять старика из Берлина. Но как это провернуть, я пока не знал. Но то, что я не оставлю его — факт, не подлежащий обсуждению! Вот немного передохну от трудов «праведных», и совершу полноценный «дранг нах[1]».
— Чего закручинился, товарищ мой Чума? — закинув в рот очередную чумазую картошечку (леший даже не утруждал себя тем, чтобы очистить её от превратившейся в угольки кожуры), поинтересовался дедко Большак. — Мы с тобой такое большое дело осилили… Даже злыдень твой настоящим богатырём-героем себя проявил. Даже не знаю, как вас оба-двое и благодарить…
— Не надо благодарностей, дедко Большак! — Я по-приятельски обнял старичка-лесовичка за худые угловатые плечи (это, если что, «обманка» — уж я-то знаю, каким на самом деле может быть этот могучий лесной дух). — Одно дело сделали — уничтожили супостата, что на землю нашу пришел роток разевать!
— Ага, — согласился со мной леший, — на чужой каравай роток не разевай! Будь по-твоему, товарищ мой Чума, обойдемся без взаимных благодарностёв! Но знай, что ты мне теперь — нипервейший друг! Самый желанный гость в моём лесу!
— Вот это другое дело! — обрадовался я. — А вот скажи, дедко Большак, а как в других лесах заведено? Например, твоя чудесная тропинка в нем откроется?
— Если хозяина свово в том лесу нет — мало нас, леших, на свете осталось, — пояснил он, — то вполне себе откроется. Так-то способности у нас схожие… А ты никак собрался куда, товарищ мой Чума?
— Друга моего супостаты пленили и с собой увезли, — тяжело вздохнув, ответил я. — Он за меня жизни своей не жалел… Вызволять его собираюсь, дедко Большак.
— Правильное дело замыслил, — одобрительно прогудел леший, — сам погибай, а товарища выручай! А я тебе пособлю, чем смогу. Словес разных нашепчу, чтобы живность лесная всякая — звери, там, и птицы тебе добрыми помощниками
— Вот это подарок, так подарок! — искренне обрадовался я, еще крепче стиснув в объятиях лесного хозяина. — Вот это удружил, дедко Большак! Век не забуду твою доброту!
— А не в этом ли и заключается смысл дружбы? — Хитро прищурился старичок.
— Помогать друг другу? — ради проформы спросил я.
— Да! — Согласно кивнул леший. — Радовать, помогать, дарить подарки. И причём — безвозмездно!
— То есть даром! — закончил я известной фразой из старого советского мультфильма, который, впрочем, еще даже и не сняли.
— А если понадобится — стоять за друг за дружку горой! — продолжил леший. — Ведь когда-то давным-давно этим словом называли спутников и товарищей в военных походах, — ударился в воспоминания лесной хозяин. — От того корня и происходит и дружина — войско… Чу! — неожиданно насторожился он. — Люди сюда идут. Трое. Эти твои, как же их? А! — вспомнил старичок. — Партизаны. Может поводить их по округе, чтобы не докучали?
— Нет, дедко Большак, не надо, — мотнул я головой. — Они тоже в сегодняшней битве нимало нам помогли — отвлекли внимание в нужный момент. Ты их не обижай — не по собственной воле они в твоем лесу «прописались». А сейчас им и вернуться-то некуда… — Указал я на «съеденную» лесом Тарасовку.
— Нешто я не понимаю, друг мой Чума? — усмехнулся леший. — Пущай живут. А деревень разных окрест еще хватает — будет, куды после войны возвращаться. А я их как придётся — на хороший лес строевой наведу. Мне его всё равно обновить надобно. Вот и отстроятся наново, только в другом месте. Ну, бывай — мне показываться людям не след… — И ушлый старикашка исчез, словно под землю провалился.
— А ты, брат Лихорук, стань пока невидимым, — попросил я злыдня. — И постарайся гостей промыслом своим не задеть.
— С-с-сделает Лих-хорук, как п-пратиш-шка Ш-шума прос-сит, — прошипел, словно спускающееся колесо злыдень и тоже растворился в воздухе.
Не прошло и пяти минул, как к месту моего заслуженного отдыха выползла из новоявленного леса натурально ошалевшая «делегация» партизан. Шли они, похоже, ориентируясь на черные клубы дыма от догорающих немецких танков.
Первым, словно предводитель этой маленькой команды, вышагивал никогда не унывающий дед Маркей, лихо сдвинув на затылок свой картуз с лопнувшим козырьком, тоже повидавший немцев еще в Первую мировую. За плечами у старика болталась его любимая «бердана», с которой он, похоже, никогда не расставался. Даже ложась спать, пристраивал её рядом.
А вот шагающие за ним следом товарищи партизанские командиры — Суровый и политрук, шли уже не так бодро и весело, как дед Маркей, которому, по всей видимости, и сам чёрт не брат. Товарищи командиры нервно оглядывались по сторонам, временами спотыкаясь и стараясь всеми силами разглядеть хоть что-нибудь узнаваемое из сгинувшей навсегда Тарасовки.
Но леший постарался на славу, уничтожив даже мельчайшие детали человеческого вмешательства в природу. Я видел, как партизаны узнавали рельеф местности, но выросшие за одно утро древесные исполины начисто сбивали их с толку, видел, как полыхают недоумением и растерянностью их ауры.