Товарищ "Чума" 6
Шрифт:
Этого человека он точно знал. Как считали коллеги, товарищ нарком внутренних дел обладал феноменальной памятью, и именно поэтому он умудрялся тащить на своём горбу неподъёмный груз государственных дел. Кто другой уже давно бы сломался, но только не Лаврентий Павлович. Но этого старика он точно знал…
Нет, он не был знаком с ним лично, но видел его фотографии… Надо только вспомнить — где и когда? Товарищ Чума, лейтенант госбезопасности Чумаков, заброска в тыл врага… — Всплывали в его памяти образы. — Дело похищенного в 1936-ом спецслужбами Третьего рейха профессора биологии Трефилова, оказавшегося
Каким же образом этот престарелый учёный теперь сидел на стуле в приёмной вождя? Лаврентий Павлович еще раз внимательно посмотрел в глаза незнакомцу, отчего старик зябко передернул плечами. Да, не каждый человек способен спокойно выдержать взгляд наркома НКВД СССР. Но это точно Трефилов! Берия уже в этом не сомневался. Но, не из-за этого же его отозвали с фронта? Или…
Пока нарком размышлял над сложившейся коллизией, Поскребышев успел заскочить в кабинет вождя и теперь стоял у приоткрытой двери:
— Лаврентий Павлович, товарищ Сталин вас ожидает…
Берия незаметно выдохнул и решительно вошел в кабинет вождя, заметив краем глаза как Александр Николаевич закрыл за ним дверь:
— Разрешите, товарищ Верховный главнокомандующий?
— А, Лаврэнтий, заходи! — радушно произнёс Иосиф Виссарионович, махнув наркому рукой. — Только тэбя и жду…
То, что вождь назвал его по имени, было очень хорошим знаком. Только к самым близким людям из «ближнего круга» он позволял себе обращаться по имени и на «ты». Во всех остальных случаях только на «вы» и по имени-отчеству, фамилии или званию-должности. Чтобы там после не утверждали «диванные историки» в будущем никакого амикошонства[3] в общении с людьми, а особенно незнакомыми, Иосиф Виссарионович себе никогда не позволял.
— Спешил, как мог, Иосиф Виссарионович, — произнес Берия, проходя к совещательному столу и усаживаясь на своё привычное место — по правую руку от вождя. — Подробный доклад о Кавказе… — произнес он, положив на стол пухлую папку, которую принёс собой, но глава государства его оборвал, не дав даже закончить фразу.
— Слюшай, Лаврэнтий… — Сталин привычно вытащил из ящика стола курительные принадлежности и неторопливо принялся набивать трубку табаком.
А вот едва заметный, но всё равно проскакивающий в речи вождя горский акцент товарищу Берии весьма не понравился. Этот факт всегда говорил о том, что товарищ Сталин волнуется. А ведь обладая поистине железными нервами, Иосиф Виссарионович волновался довольно редко.
Вернее, он волновался, но где-то «глубоко в душе», и так, что это не было заметно внешне. А вот когда в его голосе начинали проскакивать звуковые особенности родного языка вождя, его собеседнику стоило напрячься, потому как товарищ Сталин в этот момент находился в крайней степени возбуждения. И просчитать его действия становилось абсолютно невозможно.
— … вот что бы ты сказал… — Иосиф Виссарионович продолжал невозмутимо набивать трубку, делая многозначительные паузы.
И прожженный аппаратчик товарищ Берия неподвижно замер, внимательно слушая неторопливую речь вождя, поскольку в его голове не было больше ни малейших предположений, о чём же сейчас пойдёт речь. С таким «загадочным» товарищем Сталиным нарком внутренних дел знаком не был.
— …
И Лаврентий Павлович был готов поклясться на чём угодно, хоть на уголовном кодексе, хоть на конституции СССР, что проницательные глаза товарища Сталина смеялись. И это, как ни странно, заставило напрячься Лаврентия Павловича еще сильнее, чем заданный вождем весьма странный вопрос.
Что он этим вопросом хотел сказать, нарком так и не понял, поэтому и ответил максимально нейтрально и состряпав максимально невозмутимую физиономию:
— Это шутка, товарищ Сталин?
— Отчего же? — Весело усмехнулся Иосиф Виссарионович, уже не скрывая своего «игривого» настроя. — Вот ты, Лаврэнтий, сможешь сейчас пройтись по кабинету на руках?
— Я? — Даже опешил от такого предложения нарком НКВД.
— Ты-ты! — Сталин закусил не разожжённую трубку зубами, хлопая себя по карманам френча в поисках спичек.
Хотя, как видел Берия, коробок лежал тут же на столе, рядом с пепельницей. Но Иосиф Виссарионович его, отчего-то, «не замечал». У Лаврентия Павловича уже голова шла кругом от такой нестандартной беседы с Хозяином. Он вообще уже не представлял, куда может завести их этот совершенно неясный и мутный разговор.
— Ну… — Замялся Берия, не зная, как «с честью» отказаться от столь «лестного» предложения вождя. — Я как-то… неподготовлен к таким физическим упражнениям… Возможно, лет десять назад я бы и смог…
— Эх, Лаврэнтий-Лаврэнтий! — Укоризненно, но совершенно беззлобно протянул вождь. — Тебе сколько лэт? — риторически спросил он. — Сорок два! — На память Иосиф Виссарионович тоже никогда не жаловался, поскольку занимался её развитием все годы жизни. — А сколько лэт мнэ, помнишь?
— Так точно, Иосиф Виссарионович — шестьдесят четыре, — ответил нарком.
— Вот! Шестьдесят четыре! — довольно заявил Сталин.
Отложив набитую трубку в сторону, он вышел из-за стола и на глазах ошарашенного Лаврентия Павловича сделал стойку на руках! Мало того, стоя кверху ногами, он несколько раз отжался, едва не касаясь подбородком ковровой дорожки, которой был застелен кабинет.
От такого кульбита, проделанного вождем, у наркома внутренних дел едва не выпали глаза. Грузный и неповоротливый престарелый вождь, отягощенный массой болячек, сделал немыслимое! А, учитывая его поврежденную в детстве и практически неработающую руку — увиденное было просто невозможно!
Берия подскочил со своего места и, протирая глаза кулаками — а вдруг привиделось, кинулся «на помощь» к стоявшему на руках Иосифу Виссарионовичу. Ведь если сейчас товарищ Сталин рухнет и что-нибудь себе разобьет или сломает… Или, не дай Бог, схватит инфаркт, или его расшибет инсульт… Берия даже боялся представить себе, что в таком случае будет.
Как он объяснит товарищам то, чему являлся свидетелем? Ведь кроме него этого никто не видел. Да ему и не поверят. Однозначно не поверят от слова совсем! Такого просто не может быть! Значит, это не с вождем происходит, а с ним — с Берией. Лаврентий Павлович даже головой тряхнул, чтобы отогнать навалившуюся галлюцинацию.