Товарищ Павлик: Взлет и падение советского мальчика-героя
Шрифт:
Таким образом, основной задачей следствия на всех его стадиях являлось не определение круга подозреваемых и установление их вины, а скорее сбор обвинительных доказательств против тех, кого с самого начала записали в виновные; при этом особое доверие следователей вызывали показания осведомителей. Например, Прохора Варыгина вызывали несколько раз не только потому, что он усердно поставлял скандальные сплетни, но еще и был комсомольцем и осодмильцем, следовательно — идеологически надежным {114} . Преобладание среди свидетелей «доверенных лиц», в свою очередь, привело к значительному сокращению количества заявлений, в которых выражались сомнения или выказывалась недостаточная осведомленность [85] .
85
Редким исключением являются показания Софьи Ефимовой (23 года), взятые Федченко 4 ноября: она просто заявила, что весь день 3 сентября провела дома и поэтому ничего не может сказать.
Но даже если бы следствие не было столь идеологически предвзятым, добросовестным оно все равно не могло быть из-за сжатых
86
Например, в трех четвертях случаев на производство дел о кражах с колхозных полей, за которые по закону от 7 августа 1932 г. выносился смертный приговор, понадобилось менее трех дней (Solomon, 1996, с. 120).
Но особенно часто повторяется в показаниях разных свидетелей сплетня о перепалке между Татьяной и Ксенией Морозовыми в день, когда тела детей принесли домой. По заявлению Татьяны, впервые упомянутому в деле 11 сентября, Ксения сказала ей: «Что мы тебе Татьяна мясу наделали. Ты теперь его ешь» [5, 70]. Эту же версию повторил Варыгин 23 сентября (в этот день Татьяна еще раз пересказала этот эпизод) [72]. Четыре дня спустя жительница деревни Степанида Юдова тоже поведала эту историю [73]. С другой стороны, в своих первых показаниях Ксения утверждает, что
она никогда ничего не говорила Татьяне о мясе; напротив, в более поздних показаниях [100] Ксения сообщила, что, когда она принесла хлеб Сергею и Даниле, запертым в сарае, Татьяна завопила: «Куда ты этим бандитам несешь хлеб, ступай вот унеси мяса», — на что Ксения ответила: «Кто это мясо наделал, тот и пускай его есть» [102об, 103].
Слухи собирались с разными целями. Разумеется, следователи хотели получить компрометирующий материал на лиц, которых они подозревали в убийстве. Сюда относятся злобные высказывания вроде издевательской фразы Ксении насчет мяса или слов Мезюхина, который, по утверждению Сергея Морозова, якобы сказал: «Етак ребят надо убить» [41 об.]. Но к делу также подшивалась информация о классовой принадлежности и политических взглядах участников происшествия. Так, например, 12 сентября Иосиф Прокопович вспомнил свой разговор со Степанидой Книгой: «…и когда трупы Морозовых привезли к избе-читальне и я говорил жалея ребят что дали бы мне винтовку и я бы полдеревни выбрал и расщелкал и эти слова услыхала Книга Степанида и говорит если тебе кажется мало то можно еще добавить таких так нежалко, это слышали женщины, но они отказались, что неслыхали, и еще слышал Варыгин Прохор. У Книги Степаниды муж Книга Устин Федорович занимается агитацией, что вот всех раскулаченых востановят, и из колоний спец-переселенцев пропустят домой, а в эти дома поселят наших бедняков, к нему ходят спецпереселенцы и даже живут унего которых он кормит своим хлебом и ержал вместе работницу кулачку из Троицкой колонии девку, т-е женщину лет 35» [37— 37об.]. Рассказ Прокоповича рисует полную картину антисоветских настроений семейства Книги, члены которой не только ехидно отзывались о коллективизации, но и водили дружбу (а на самом деле намекалось на более интимные отношения) со спецпоселенцами.
В этом конкретном случае наговор ни к чему не привел — власти не стали ни арестовывать, ни допрашивать никого из членов семьи Книги и не предприняли попыток приписать им участие в убийстве, однако в других случаях результаты оказались более серьезными [87] . Например, интерес к Кулуканову и Силину, по-видимому, был вызван не столько их материальным положением (в официальной «справке об имущественном положении» жителей Тавдинского района, представленной следствию герасимовским сельсоветом, Кулуканов значился кулаком, а Силин — нет) [88] , сколько мнениями о них местных жителей. Главную роль здесь сыграла характеристика, написанная Денисом Потупчиком 12 сентября; в ней утверждалось, что Кулуканов вел «кулацкое хозяйство» с 1921 года и использовал наемный труд до 1931-го. Основным источником этих сведений был сам Денис Потупчик, который «работал за хлеб» у Кулуканова в 1922 году [44]. В свою очередь, Силин тоже обвинялся в использовании наемного труда и спекуляции скотом [44об.]. Дополнительным компрометирующим его обстоятельством (о нем сообщил Ефим Галызов) послужило то, что он продал телегу картошки спецпоселенцам [34об.].
87
Примечательно, что пять членов семьи Книга а действительно участвовали в нападениях на комсомольцев и осодмильцев в ноябре 1932 г., см.: ЦДОО СО, ф. 1201, оп. 1, д. 26, л. 48, а также главу 2.
88
См. [181— 186], где содержится шесть официальных справок об имуществе и доходах («Справка об имущественном положении жителя Тавдинского района») трех Морозовых, Ефрема Шатракова, Кулуканова и Силина. На справках стоят штампы герасимовского сельсовета с непроставленным годом (193), месяцем и днем. Тем не менее можно предположить, что они датируются числом после 16 октября 1932 г. (когда Химу Кулуканону и Владимира Мезюкина освободили из-под стражи), но до 14 ноября I932 г. (когда был освобожден Ефрем Шатраков). В справке на Кулуканова значится, что оп кулак, по сто земельный надел составляем всею 2,8 десятины, что ненамного превышаем наделы в 1,5 десятины у некоторых других. Тем не менее доход Кулуканова определен и 442 руб. на 1929 г. и в 227 руб. (исправлено с 22 руб.) — на момент ареста. Налог до 1929 г. был равен соответственно 23
Если в доме Сергея Морозова искали окровавленную одежду, то обыск у Арсения Кулуканова преследовал другую цель: найти собственность, утаенную от конфискации во время раскулачивания. 12 сентября 1932 года Титов, в сопровождении осодмильца Карпа Юдова и Иосифа Прокоповича, пришел к Кулуканову и обнаружил спрятанные у него кузов и оглобли от телеги; колеса же нашли зарытыми в огороде у Силина [47]. Этот факт послужил доказательством злонамеренного сговора между Силиным и Кулукановым. Телега потом еще не раз фигурировала в материалах следствия.
Следователи стремились получить от свидетелей конкретные данные, пригодные для доказательства прямой или опосредованной связи между обвиняемыми и кулаками. Их методы напоминают действия испанских инквизиторов, которые собирали по соседям сведения о семьях, где не ели свинину и не зажигали свет по субботам, чтобы выявить скрытых евреев и мусульман. Точно так же рассказы соседей, подглядевших, как на соседнем огороде зарывают колеса, использовались, чтобы обнаружить уклонистов от праведного принципа общественной собственности.
ОГПУ решало таким способом еще и другую задачу. Оно осуществляло своего рода связь с общественностью, и беседы с населением (а Выкого считаете кулаком?) зачастую становились самоцелью. Важно было не столько осуществить правосудие, сколько продемонстрировать, что оно осуществляется. Соответственно, обращение к общественному мнению как таковое приобрело основополагающее значение. Сбор сплетен вполне укладывался в эту логику. Сначала они просачивались в протоколы свидетельских показаний случайно, скорее как признак социальной близости обеих сторон и доверительных отношений между официальными лицами низшего звена и осведомителями. Однако на более позднем этапе подключившиеся к делу высокопоставленные сотрудники следственных органов собирали сплетни вполне систематически. Так, оперинспектор Федченко внес в протокол заявление некоего Григория Мацука [89] , утверждавшего, что, по словам его жены, кто-то из соседей видел Ксению и Сергея Морозовых вместе 3 сентября в лесу [90] [164]. Федченко зафиксировал также показания другого жителя деревни, что «общественность» Герасимова считает Ефима Шатракова непричастным к убийству и что обвинение Шатракова, по мнению жителей деревни, основано исключительно на его вражде с Павликом Морозовым [162об.]. Резолюция Съезда крестьянской бедноты, перечень кулаков, составленный сельсоветом, и субъективное мнение доверенного лица имели почти одинаковый вес. Образцы всех этих «жанров» использовались в качестве полноценных свидетельств и находили свое место в материалах дела [58— 60, 44— 46, 162об.].
89
Мацук либо сам вызвался дать показания, либо его попросили об этом как сочувствующего партии: Ср.: заявление Мацука 1928 г. о вступлении в партию и отказ па него, хранящиеся в его деле (ЦДОО СО, ф. 1201, оп. 1, д. 61, л. 129), а также главу 2.
90
Позже один из соседей отказался подтвердить это показание [167], тем не менее впоследствии оно упоминалось в жизнеописаниях Павлика Морозова.
Наконец, не в последнюю очередь сплетни собирали с целью найти сюжетные мотивы, из которых впоследствии сложилось бы впечатляющее повествование о злодействе обвиняемых. Тут любая нелепица вставлялась в строку. Когда Данила Морозов показал на допросе, что Кулуканов украл золото у спецпоселенца, жившего в его доме, к этим словам отнеслись со всей серьезностью [86]. Неудивительно, что менее неправдоподобному утверждению, будто Кулуканов дал Даниле тридцать рублей (огромная сумма для русской деревни начала 1930-х), чтобы он убил Павла и Федора Морозовых [84], легко поверили. И даже нашли подтверждение: по словам Арсения Силина, после убийства Данила купил у него «мануфактуру» [91] . Не меньшую роль сыграли слова, якобы сказанные Данилой Морозовым 3 сентября и дошедшие до следствия через вторые руки [12; см. также 103, 106]: «у Павла было две раны, а у Федора три» — хотя это противоречило результатам судебной экспертизы, согласно которой у Павла было шесть ран, а у Федора четыре [11об.].
91
Сначала Силин сказал, что продал Даниле мануфактуру в начале августа, но потом, по подсказке следователя, изменил свои показания [99]. Летом Данила был занят на лесоповале в тайге и на разных случайных работах, так что вполне мог добыть деньги другими способами.
От деревенской драки к «кулацкому заговору»
При общей схожести следственных методов и одинаковом понимании своей задачи по выбиванию нужных показаний, работники ОГПУ и милиции тем не менее по-разному использовали собранный материал на следующем этапе разбирательства. Так, участковый Титов с самого начала был убежден, что убийство совершили Данила Морозов и один или несколько из братьев Шатраковых. Титов и его помощники Суворов и Потупчик к «Протоколу подъема трупов» [6] и «Акту осмотра мертвого тела» [10— 11,7] старались присовокупить документы, подтверждающие их версию. С этой целью 6 сентября Титов произвел обыск в доме Морозовых [8] и допросил Анну Степанченко, которая видела, как Ефрем Шатраков и его отец утром 3 сентября работали в поле. Кроме того, Анна Степанченко встретила Ксению Морозову, идущую в лес за ягодами в сопровождении двух односельчан [28]. 7 сентября Титов допросил Сергея [12] и Ксению [19] Морозовых. В тот же день он взял показания у Прохора Варыгина, осодмильца и соседа Морозовых, из которых следовало, что Шатраковы враждовали с Павлом, так как подозревали его в доносительстве. У Шатраковых нелегально хранилось оружие, о чем Павел мог сообщить в милицию [13]. Помощник Титова Иван Потупчик, работая в том же направлении, снял показания с Дмитрия Шатракова, отрицавшего свое участие в преступлении [16], и Данилы Морозова, признавшего свою вину 7 сентября [92] [22].
92
Возможно, очная ставка, проведенная Суворовым между Сергеем Морозовым, который утверждал, что убийство скорее всего совершил Данила, и Данилой, настаивавшем на своей невиновности, также датируется 7 сентября [21].