Товарищ Павлик: Взлет и падение советского мальчика-героя
Шрифт:
Похоже, что к этому моменту Сергей находился в состоянии душевного расстройства. В биографических данных, которые собраны в ордере на арест, составленном 16 сентября, в качестве домочадцев Сергея, очевидно по его собственным показаниям, названы «Аксинья» (Ксения) и «Павел Иванович» Морозов (имелся в виду Данила Иванович Морозов) [135об.]. На допросе 16 сентября и во время очной ставки он путался в объяснениях, кому принадлежали штаны и рубашка, найденные в доме во время обыска 6 числа. Очевидно, что Быков истолковал его поведение как свидетельство вины. В отчете начальству, написанном 17 сентября, он назвал Сергея Морозова главным подозреваемым, но подчеркнул, что убийство совершило «местное кулачество». Оно «обижалось» на постоянные доносы Павлика не только на «родного отца», но и на некоторых оставшихся неназванными местных жителей, хранивших у себя «незарегистрированные
В другой части своего расследования Быков сконцентрировал внимание на Даниле Морозове. Младшего Морозова вызвали на допрос 22 сентября, и он сознался, что драка из-за седелки действительно имела место, датировав ее 26 августа. Быков допрашивал Данилу также 1 [86] и 4 октября [87]. 23 сентября ему организовали очную ставку с Арсением Кулукановым [81], а 5 октября — с Ефремом Шатраковым [89]. На этих допросах Данила дал компрометирующий материал на Кулуканова (например, рассказал историю о золоте спецпоселенца и о тридцати рублях).
Работая с Данилой, Быков одновременно собирал материал на «местное кулачество». Так, он дал распоряжение об инвентаризации имущества Сергея Морозова (что и было сделано 17 сентября), вероятно, рассчитывая найти доказательства принадлежности Сергея к кулачеству или обнаружить у него спрятанную чужую кулацкую собственность [56— 57]. Кроме того, Быков внес в протокол обвинение Сергея Морозова в адрес Кулуканова, согласно которому в августе 1932 года тот украл принадлежавшее сельсовету зерно, которое Данила Морозов 11 августа повез в
Тавду продавать. Из записей допросов видно: Быков подстрекал Химу Кулуканову свидетельствовать против мужа. Она призналась, что он укрывал имущество, чтобы избежать конфискации, и имел связь со спецпоселенцами. Хима, кроме того, дала обвинительные показания на своего отца, утверждая, что сказала ему: «Ты всегда грешил с ребятами Морозовыми… а у тебя нашли рубаху в крови», — и что ответом ей было многозначительное молчание [93, 93об.].
Быков также разрабатывал и самого Арсения Кулуканова. Он добился от него признания, что тот обманывал Советскую власть, пряча вещи, в том числе кузов, конскую упряжь и колеса для телеги, от конфискации. Однако Кулуканов отказывался признать какое бы то ни было участие в убийстве [96— 97]. Тогда Быков предпринял попытку пришить Кулуканову дело с другой стороны. 28 сентября Арсений Силин не только показал, что зарытая на огороде телега Кулуканова первоначально была спрятана у Морозовых (тем самым подтвердив существование антисоветского заговора, в котором участвовали все три семьи), но и сделал заявление, что продал купленную в Тавде мануфактуру Даниле за 30 рублей [99]. В глазах Быкова, такое признание, безусловно, подтверждало правдивость рассказов Данилы о том, что подлый кулак Кулуканов дал ему 30 рублей и таким образом втянул его в преступление.
К Ефрему Шатракову Быков не проявил особого интереса. Он, конечно, ознакомился с мнениями Потупчика и Титова, которые вновь повторили свои подозрения насчет Ефрема и Данилы и утверждали, что те сделали свои признания по доброй воле [74—76, 77]. Но на повторном допросе 22 сентября и на очной ставке с Данилой 5 октября Ефрем отрицал свою причастность к убийству и настаивал на том, что не имел никакой неприязни к Павлу, а также отрицал свою дружбу с Данилой. Данила же продолжал утверждать, что они с Ефремом дружили, и нарисовал трогательную картину, как они вдвоем гуляли по Герасимовке с гармошкой [89]. Однако теперь Данила отрицал, что совершил убийство вместе с Ефремом. Следователь никак не попытался заставить их повторить ранее сделанные признания.
Кроме того, Быков, видимо, принял решение, что Силин и Хима Кулуканова принесут больше пользы процессу в качестве свидетелей, а не обвиняемых. У обоих имелось алиби на 2— 5 сентября, и оба охотно свидетельствовали против других. Может быть, причиной этому послужило физическое насилие или угрозы насилия, а возможно, дело было в обещании снисхождения в обмен на помощь следствию. Нельзя исключить и предположения, что Быков считал их действительно невиновными или что обвинение против них может рассыпаться на суде. Во время великого террора 1937— 1938 годов следователи, гонясь за высокими показателями,
Другим подозреваемым, к которому Быков быстро потерял интерес, был Мезюхин. Причиной этому, вероятно, послужила фраза, якобы сказанная им Павлу и сообщенная Ксенией Морозовой с целью обвинить Мезюхина: «я этому сопляку пионеру покажу как про красных партизан доказывать» [101]. Неизвестно, произнес ли Мезюхин эти слова на самом деле, но по политическим соображениям власти не могли принять версию, что бывший красный партизан замешан в убийстве активиста. Любая информация, допускавшая возможность сочувствия к старому режиму, фиксировалась с особой тщательностью, как, например, тот факт, что Арсений Силин служил в царской армии в годы Первой мировой войны [129об.] или что отец Сергея Морозова был тюремным надзирателем [105]. Протокол об аресте Мезюхина исчез из дела (возможно, материалы по тем арестованным, с которых снимались обвинения, хранить не полагалось), но, судя по обстоятельствам, ранний выход Мезюхина из круга обвиняемых связан с его «неподходящим» для данного случая прошлым (или как раз «подходящим» при других обстоятельствах, когда требуется доказать свою лояльность к новой власти).
Таким образом, Быков сузил круг подозреваемых до группы лиц, тесно связанных друг с другом и неспособных доказать свою преданность делу Коммунистической партии. Кроме того, он считал важным, чтобы в адрес подозреваемого были высказаны обвинения более чем одним человеком, будь то свидетель или другой подозреваемый. Значительная часть собранных данных связана с Данилой. Постепенно вырисовывалась такая картина: он действовал один, хотя и по наущению Арсения Кулуканова.
Перекрестный допрос подозреваемых и свидетелей на этом этапе также нацелен на создание образа Павлика как активного политического борца. В таком ракурсе представленная жертва позволяла вести дело по статье 58.8 — «убийство активиста». К этому времени Татьяна Морозова утверждала, что ее сын «состоял в отряде пионеров», и подробно рассказывала о нападении на него Данилы, который якобы кричал: «я тебя проклятого коммуниста все равно зарежу» [68об, 69]. Даже родная бабка Ксения, если верить протокольной записи, называла внука «Пионер Морозов Павел» [101].
Последний штрих в расследование был внесен 18 октября, когда Речкалов допросил спецпоселенца Федора Тимошенко, который просидел неделю в камере с обвиняемыми. Не исключено, что Тимошенко подсадили «наседкой», чтобы собрать необходимую информацию (в советских тюрьмах это считалось обычной практикой). Тимошенко сообщил о подслушанных им разговорах сокамерников. По его утверждению, они пытались убедить Ефрема взять на себя ответственность за убийство, поскольку ему как несовершеннолетнему грозил более мягкий приговор. Как сказал Тимошенко, Сергей Морозов собирался заявить, что во время допросов его избивали, а Силин и Кулуканов получили записку, которую они вместе читали, а потом порвали и бросили в парашу [114].
Многие детали в рассказе Тимошенко выглядят сомнительными. Так, Кулуканов определенно был неграмотным, а Силин едва умел писать (судя по его подписям и заявлениям в протоколах), так что история с запиской выглядит выдумкой. Это, однако, не помешало Речкалову отнестись с доверием к показаниям Тимошенко. 20 октября он доложил Быкову, что Тимошенко подслушал, как Кулуканов сказал Сергею: «ну из затебя гада старого нам придется рассчитаться потому что ты нас выказал», — на что Сергей ответил: «да если бы не ты т-е Кулуканов Аре. Да ты Силин Арсентий то я и мой внук Морозов Даниил не сидели бы здесь» [124]. В результате Сергея поместили в отдельную камеру — чтобы не столько, как можно предположить, предотвратить столкновение между арестантами, сколько усилить на него давление.