Товарищ Павлик: Взлет и падение советского мальчика-героя
Шрифт:
Мы не располагаем почти никакой информацией об «ответственных работниках» из ОГПУ, только несколькими данными об их служебном положении. Быков (с инициалом «И» или «Н» — написано нечетко) — «районный уполномоченный», или начальник местного отделения ОГПУ, и его разнообразные заместители; Федченко, вызванный из Нижнего Тагила на третьей стадии расследования, и Шепелев, который завершал дело; Ушенин, предшественник Быкова в качестве районного уполномоченного в Тавде, упоминается в документе от 15 мая 1941 года как лицо, занимающее ответственную должность начальника Второго отдела Народного Комиссариата Внутренних Дел (НКВД) в Свердловске (так впоследствии стал называться ОГПУ) {88} . Это единственный участник дела Морозовых, после которого остались следы его дальнейшей деятельности.
Архивные материалы дают незначительные сведения о биографиях участников события, но рисуют вполне красноречивую картину условий их существования. Раскол в семье Морозовых отражал общую картину жизни Герасимовки. В статьях местных газет содержится не только официальное осуждение жителей этой бедной, отсталой деревни, но и свидетельство разлома в общине. Сам факт, что проблемы Герасимовки столь подробно освещались в прессе, говорит о существовании политически грамотного контингента «селькоров». И хотя после смерти Павлика Морозова многие утверждали, будто в деревне не существовало
65
Местная учительница Зоя Миронова, активная комсомолкаи пионервожатая, 9 марта подала в местную ячейку заявление о вступлении в партию; его подписали два действующих члена партии (ЦДОО СО, ф. 1201, оп. 1, д. 20, л. 20 -23).
66
См., например, список членов и кандидатов в члены партии за ноябрь 1929 года в: ЦДООСР, ф. 1201, оп. 1, д. 7, л. 8—9, 13, 40. (Имена двух других, упомянутых в тексте, — Еким Голузов, 1890 г.р., и Яков Орлов, 1900 пр.). В деле также содержится заявление 1928 г. от Григория Егоровича Муцука (или Мацука), который приехал в Герасимовку из Вильнюсской губернии через Петроград в 1919 г и был председателем сельсовета в 1924 г. (ЦДОО СО, ф. 1201, оп. 1, д. 6, л. 129). Однако заявление Муцука отвергли «ввиду его непроявившейся в общественной работе и стремления к индивидуальному хозяйству» (там же, л. 130).
67
Секретарем ячейки был Куроплев; ячейка имела малочисленное ядро официальных членов комсомола, но (если верить ее собственным протоколам) вокруг него вращалась более многочисленная группа местных интересующихся молодых людей, которые время от времени посещали собрания. Иногда их численность доходила до 25 человек (ЦДОО СО, ф. 1245, оп. 1, д. 2, л. 108 — протокол собрания от 19 июля 1925 года, на котором присутствовали 17 парней и 18 «девушок»). Конечно, впоследствии комсомольская ячейка могла уменьшиться, чем, возможно, объясняется отсутствие протоколов более позднего времени.
Между тем тамошняя партячейка оставалось очень маленькой, одной из самых немногочисленных во всем Тавдинском районе: даже в ноябре 1933 года в ней состояли всего четыре члена и три кандидата; а в начале того же года — и того меньше: три члена и два кандидата [68] . На низком уровне находился и другой важный показатель политической сознательности населения — подписка на органы печати: в 1933 году в Герасимовке выписывалось всего три экземпляра «Тавдинского рабочего» и по одному экземпляру других газет: «Правды», «Известий», «Крестьянской газеты» (из центральных изданий) и «Уральского рабочего», «Пути к колхозу», свердловской пионерской газеты «Рассвет коммуны» (из местных). Очевидно, что их выписывали для школы и избы-читальни [69] .
68
См.: ЦДОО СО, ф. 1201, оп. 1, д. 25, л. 76 — «Список состава ячеек и наличие членов и кандидатов Тавдинской партийной организации на 20/XI-33 года», а также ЦДОО СО, ф. 1201, оп. 1, д. 25, л. 64 «Перечень и состав ячеек ВКП(б) в районе» (б.д., местонахождение дела среди других документов дает основание предположить, что оно датируется началом 1933 г.).
69
Ср.: В это же время сельсовет деревни Городище выписывал 34 экземпляра «Тавдинского рабочего», а деревни Кошуки — 74 (Перечень газетных подписок в: ЦДОО СО, ф. 1245, оп. 1, д. 28, л. 80-85).
«Передовой отряд» герасимовцев, как они сами себя называли, не получал достаточной поддержки на районном уровне. В целом по Тавде число партийцев оставалось невысоким и никогда не превышало нескольких сотен человек [70] . В 1932 году в районе существовало только 17 комсомольских ячеек с общим членством в 143 человека {91} . Всегда перегруженное и недостаточно квалифицированное тавдинское партийное руководство могло лишь в малой степени опереться на низовые организации — и это в лучшем случае.
70
С января 1930 по сентябрь 1933 г. членов партии насчитывалось от 450 до 500 человек (максимальная цифра, 778, пришлась на апрель 1932 г.); вполне предсказуемо, что основной костяк (60—76%) состоял из рабочих, а не крестьян (не больше 37% в этот же период) — ЦДОО СО, ф. 1201, оп. 1, д. 25, л. 64.
Сотрудники ОГПУ работали с не меньшим напряжением сил и риском для собственного здоровья, чем коммунисты и комсомольцы. В начале коллективизации, в 1929-м, Степан Иосифович Мокроусов, уполномоченный ОГПУ по Тавде с 1927 года, а впоследствии районный следователь, оказался до такой степени загружен делами о контрреволюционерах, что от переутомления заболел острым туберкулезом и попал в больницу {92} . В 1931 году группа рядовых сотрудников Тавдинского ОГПУ и милиции приняли резолюцию, в которой подчеркивалась их чрезмерная загруженность работой в районе, «насыщенном классовым врагом, чуждым элементом» {93} . Эта проблема признавалась и на более высоком уровне: в конце 1930 года Уральский обком партии разослал циркуляр, в котором предписывал райкомам учитывать занятость сотрудников ОГПУ основной работой при командировании их в сельскую местность во время проведения кампаний: «Учитывая недостаток в работниках ОГПУ, их чрезмерную перегрузку основной работой, а равно и то обстоятельство, что непосредственно выполняемая работа им облегчает обстановку для работы парторганизации — предлагается командирование работников ОГПУ по проведению кампаний в ущерб их основной работы — не производить» {94} .
Сколь
Происходили и более рядовые случаи политического протеста. Например, в марте 1931 года натавдинской лесопилке обнаружили подрывную листовку, происхождение которой власти приписали одному из ее бывших работников: «Доводим до сведения, что мы сожгем сено которое награбили Вы у нас — жиды, чтож Вы хотите дальше строить завод или сотаску дома и т.д. ну мы Вам настроим могилу, чтобы Вы не могли повернуться дальше: 1) Первым же сожгем контору, или взорвем. Жидам пощады не дадим. Мы Вас всех не боимся, вырежем до одного» {98} . А в ноябре 1931 года информатор обнаружил антисоветскую надпись в мужской уборной заводоуправления Тавдинского лесопильного завода: «Вставай, Ильич, детка, нет руководителей для выполнения пятилетки!», и еще: «Вставай, Ильич, детка, с нашей руководительницей-партией заеблась пятилетка!» {99}
Менее агрессивными, но куда более распространенными и потому вызывавшими столь же серьезную озабоченность у милицейских и партийных чиновников были враждебные слухи и ропот в очередях и людных общественных местах. Информаторы сообщали, например, что в 1931 году, за несколько дней до первомайских праздников, один гражданин жаловался окружающим под возгласы общего одобрения: «Мы их туда их мать покажем как праздновать будет уж потерпели 13-й год обманывают […] им конечно живется хорошо они все получают, а мы вот робим, робим, даже не дают килограмма мяса, сидим голодом, дадут кай какой… селедки и то недостаточно, за один раз съели и целый месяц голодом».
Недовольство отмечалось и среди членов партии. Так, в те же майские праздники один тавдинский коммунист жаловался в застольной беседе друзьям (среди которых один оказался доносчиком), что коллективизацию надо было проводить постепенно и начинать ее — с создания преуспевающих коммун, которые придали бы этой системе популярность {100} .
В основном недовольные, включая тех, кто предрекал неминуемое крушение советской системы, тихо роптали. Но было и меньшинство, действовавшее откровенно противозаконными способами. Например, в конце 1931 года оперативники ОГПУ узнали о банде из пяти человек; они жили в тайге в шестидесяти пяти километрах от Тавды, пристанищем для них служили охотничьи домики. Эти люди были вооружены, и им удалось пробраться в Нижнетавдинский район, прежде чем пятерку обнаружили {101} . В документах все записаны как раскулаченные. Вероятно, это соответствовало действительности. Бегство из поселений автоматически ставило человека вне закона, и ему ничего не оставалось, кроме как прибегать к насилию, чтобы избежать ареста. В то же время это могла быть шайка обычных уголовников. Уровень преступности в районе оставался очень высоким, и даже сверхподозрительные местные власти не всегда причисляли многочисленные преступления к политическому терроризму. В марте 1931 года, примерно в семь часов вечера один человек подвергся нападению грабителей, которые сняли с него верхнюю одежду. Он имел неосторожность обратиться в милицию и на обратном пути еще раз подвергся нападению тех же грабителей — на этот раз его намеревались в отместку зарезать. Несчастный получил ножевые ранения в спину, грудь и шею, и ему, несомненно, перерезали бы горло, если б он не выхватил нож и не оказал сопротивление {102} . В 1931 году весь район страдал от разгула шайки конокрадов и угонщиков скота, которая якобы действовала под предводительством вожака-татарина {103} . Разнообразное воровство вообще было чрезвычайно распространено. В некоторые месяцы ежедневно регистрировалось по два происшествия такого рода {104} . Совершались и бытовые преступления. В 1932 году ОГПУ потратило много времени, расследуя дело о продаже грибов на тавдинском рынке: бессовестный торговец выдавал мухоморы за съедобные грибы {105} . [71]
71
Молодой мухомор (до появления на нем крапинок) можно спутать с сыроежкой (Agaricus integer).
Но самую большую проблему для местных органов правопорядка представляли спецпоселенцы, которых депортировали сюда в большом количестве. К лету 1931 года в Тавдинский район прибыло более одиннадцати тысяч человек (что увеличило население более чем на 50%). Их разместили в неописуемо чудовищных условиях. На одном из лесоповалов (спецпоселенцы направлялись главным образом на заготовку леса, а тех, кто был для этого слишком молод или слаб, заставляли собирать хворост) единственным источником воды служила зловонная, кишащая мухами лужа. Семьи ютились в землянках до тех пор, пока наконец не строили себе бараки; на это уходило много времени и сил, поскольку большинство спецпоселенцев приехало из кубанских и украинских степей и не владело навыками обращения с материалами, с которыми им пришлось иметь дело на новом месте. Ситуация с продовольствием складывалась еще того хуже. На одного работоспособного человека приходилось 800 граммов хлеба в день, в то время как членам семьи полагалось по шесть килограммов в месяц. Неудивительно, что предметов относительной роскоши — одежды, обуви и учебников для детей — катастрофически не хватало. Нередко случались эпидемии. Люди, оказавшиеся, в сущности, в положении заключенных трудового лагеря, были деморализованы и озлоблены {106} .