Традиции & Авангард. №3 (22) 2024
Шрифт:
Это письмо Лёша с особым удовольствием употребил по прямому назначению, хоть оно было жёстким и пачкало руки типографской краской.
Валяясь на постели, не убиравшейся неделями, и глазея в потолок, Лещёв видел не трещины побелки, а свою жизнь, скудную на радости, богатую разочарованиями, – биографию истинного гения… Сейчас перед его мысленным взором заклубилась серая пелена. То было видение нескольких лет за первым разгромом «Крещенских рассказов». Они были заунывными, не окрашенными просветлениями восторженного писательства, и вспоминать их было больно – и вместе с тем приятно. Они воплощали собой пословицу «Через тернии к звёздам!».
Лёша окончил естфак педагогического
В той же хренодёрской «молодёжке», преобразившейся в соответствии с запросами обновлённого общества в газету звёздных сплетен и местной «желтизны», он прочитал на последней странице среди частных предложений услуг, в основном интимных, набранное самым мелким петитом объявление. Министерство культуры объявляло всероссийский слёт молодых авторов «Будущие писатели страны». Начинающим писателям финансировали пребывание на слёте, включая и дорогу туда-обратно. Ниже сообщался адрес, куда необходимо было прислать рукописи. Он был по старинке почтовым, с индексом, а не электронным, и Лёша, выросший в семье с крепкими традициями, оценил это положительно.
Ему захотелось попытать счастья на слёте. Ведь он до сих пор не изжил из себя мучительно-радостного зуда желания творить. Не раз прямо в рабочее время Лёша испытывал жгучий позыв записать происходящее: на стройке, на трансформаторной подстанции, в казино, в инкассаторском броневичке. Но он душил в себе прекрасные порывы: копёр и фонарные столбы казались малоинтересными для большой прозы. Интриговали банк и броневик, но Лёша не знал, как на записки посмотрит начальство. Казино было совсем интересным. Но, увидев как-то раз его владельца в малиновом смокинге при охвостье бодигардов с недвусмысленно оттопыренными полами бордовых пиджаков, Лёша спинным мозгом почуял: их шаржировать нельзя. Хоть руки и чешутся.
Писатель в Лёше не умер, но лежал в анабиозе. Вместо наркоза ему послужили грубые отказы в признании таланта и популяризации «Крещенских рассказов». Халявный писательский слёт манил и соблазнял Лёшу рискнуть ещё раз. Ему и хотелось, и кололось… Как бы не украли у него «Крещенские рассказы», как бы не издал их кто-то под своим именем!..
Победило позитивное мышление. Лёша послал «Крещенские рассказы» по указанному адресу. Но негативное мышление тоже было услышано. Лёша принял меры предосторожности против плагиаторов: не стал перепечатывать оригинал, а переписал его в новую тетрадку. Почерк у него с десятого класса лучше не стал, и рукопись походила на вавилонскую клинопись. Лёша счёл это достаточным, чтобы рассказы не украли. Потом выяснилось: он сделал всё, чтобы его прозу не прочли, замучившись разбирать каракули. Но состоящий в оргкомитете слёта пожилой критик Рукопашинский, несмотря на Лёшино сопротивление, всё-таки прочитал его труд – и пришёл в эйфорию.
В Хренодёр полетело восхищённое письмо с приглашением на слёт. И Лёша, получив его, отложил заботы трудоустройства до лучших времён и направился на встречу со своим будущим.
Дни слёта пронеслись перед ним пёстрой лентой московских улиц, торжественных залов, амфитеатров скамеек, густо усаженных зрителями,
– «Крещенские рассказы» – это глас маленького человечка, на самом деле являющегося Большим Человечищем! – возгласил на закрытии слёта Рукопашинский. Критик и его креатура впервые увидели друг друга на слёте, но сблизились и сдружились за считаные часы.
Вслед за Рукопашинским и главный инициатор слёта, писатель с именем из детской хрестоматии, которого маленький Лёша с упоением читал, одобрил новое имя в прозе. Они с мэтром стояли рядом на трибуне, и тот жал раскрасневшемуся и потному от волнения Лёше руку.
Не отставали от главного слётовца и остальные организаторы. На Лёшины рассказы лился тугой поток елея и мирры. Кое-кто обращал внимание почтеннейшей публики, что дата в тетрадке стоит семилетней давности. Лёша её скопировал не без умысла: думал в случае упрёков отговориться детским возрастом и юным баловством пера, ничего, мол, серьёзного. Но ретро-датировка сыграла обратную роль. «Такие прекрасные рассказы написал, в сущности, мальчик!» – рефреном звучало вокруг автора.
Критик Рукопашинский забыл всю свою осторожность и с той же трибуны, где держал речь в честь закрытия слёта, провозгласил Лёшу первооткрывателем и образцовым представителем нового, революционного направления современной прозы – «реального крестьянизма». Реальный крестьянизм, вещал критик, отличает от деревенской прозы то, что в фокусе внимания прозаика оказываются не только крестьянский труд, крестьянская мудрость, крестьянское добросердечие и прочие пароксизмы идеализма, но и подлинный крестьянский быт и нравы, неприукрашенные крестьянские мысли, непритязательный крестьянский досуг, а также не искажённые приличиями оценки увиденного писателем. Концептуально выражаясь, в данной идейно-художественной парадигме объективация данного конкретного автора как выразителя эстетической категории, унаследованной пост индустриальным обществом от… Тут все уснули, даже Лёша на стульчике на авансцене.
Когда Лёша проснулся, по актовому залу университета – он принял слёт в заключительный день – рыскали ассистенты и побуждали будущих писателей побыстрее пересесть в автобус. Помещение амфитеатром нужно для другого публичного мероприятия, его участники копытами бьют за правыми дверями. Поэтому будущим писателям надо организованно и тихо выйти через левые.
Лёша вышел через правые двери. Он был готов сразиться с кем угодно. Но сражаться не пришлось. В университетском коридоре цивилизованно ждала, пока запустят в зал, толпа улыбчивых типов азиатского вида. При них колготилась дама с цепким взглядом сопровождающего в штатском.
– Вы что?! – взъярилась она на Лёшу. – Вы куда лезете?! Это делегация японских учёных, вы задерживаете начало научной конференции!..
– Отлично! – заявил Лёша. – А я – великий русский писатель. Айм э грейт рашн врайтер! – доходчиво объяснил он японцам и заулыбался.
Его улыбка тут же отразилась в сорока широких синтетических японских улыбках. Самураи расчехлили диковинные «поляроиды» и полезли щёлкаться с великим русским писателем. Лёша с изумлением следил, как аппараты выплёвывают готовые фотокарточки. Одну из них подарили Лёше. На ней японские учёные облепили долговязого Лещёва, как обезьянки – подъёмный кран. Позднее, во дни сомнений, во дни тягостных раздумий, Лёша рассматривал успевший поблекнуть, но не потерявший магической притягательности квадратик фотобумаги и вновь преисполнялся веры в себя.