Трагедия абвера. Немецкая военная разведка во Второй мировой войне. 1935–1945
Шрифт:
Не сердись на меня, душа моя, что я пишу тебе такие ужасные вещи; не думаю, что они тебя испугают. Тебе известно, как обстоят дела, ты знаешь даже больше, нежели желаешь признаться, понимая мое положение. Тебе не следует этого делать – я всему подвел итог, видел и пережил здесь столько, что существует лишь одно, что меня поразило бы, – если бы с тобой что-то произошло. Этого не должно быть. Об этом я каждый день молю моего Господа! И потому, прежде помыслов о помощи себе, я думаю о тебе и твоей свободе и здоровье. Помни, пожалуйста, об этом всегда-всегда… Я размышлял – может, было бы правильнее не посвящать тебя в мысли, которые сейчас посещают
Комиссар Зондереггер не верил, что доктор Энзе способен предоставить заключенному тот уход, который требуется. Это и явилось причиной перевода Догнаньи в больницу. Но и перед доктором Энзе Догнаньи продолжал играть свою роль, а тот, по собственному свидетельству, до последнего момента верил, что у больного полностью парализованы ноги.
Перед переводом Догнаньи в больницу полиции у Зондереггера состоялся с ним многозначительный разговор.
– Дадите ли вы мне в полицейской больнице знать, если угроза предстать перед судом станет реальной? – спросил Догнаньи.
Зондереггер ответил:
– Если для вас возникнет опасная ситуация, я своевременно дам вам знать.
В середине марта Догнаньи был помещен в полицейский госпиталь на Шарнхорстштрассе. Начальником отделения был доктор Тице. Врач поддерживал связь с госпожой фон Догнаньи.
Вместо того чтобы отправить заключенного в изолированное отделение, доктор Тице поместил пациента в своей комнате на первом этаже. Окно не было зарешечено, так что оттуда можно было без труда выпрыгнуть: Зондереггер выставил в передней охрану – двух чиновников, которые должны были сменяться день и ночь. Но поскольку оба жили далеко, а воздушные налеты ломали весь график, они фактически не могли выполнять свою задачу. Поэтому Догнаньи охраняли только по ночам, да и то в прихожей…
Желтый сундучок был с Догнаньи на Принц-Альбрехт-штрассе, теперь он стоял перед его постелью.
Когда доктор Тице оставался один со своим подопечным, Догнаньи наконец снова мог двигаться. В длинной рубахе он выскакивал из кровати, брал желтый сундучок и под руководством врача начинал выполнять гимнастические упражнения и интенсивно ходить взад-вперед.
Из-за окна манила необычайно ранняя весна, на улицу звала свобода.
Доктор Тице – один из немногих в Берлине – имел в своем распоряжении легковой автомобиль. Возможно, он мог бы спрятать Догнаньи, а затем куда-нибудь вывезти. Русские гигантскими шагами приближались к Берлину. На Западе все рушилось.
Об этом жена фон Догнаньи говорит:
– Мой муж не желал бежать без детей. Тице не мог бежать без жены, которая находилась в эвакуации в Вольфенгрунде на Глатцер-Бергланде.
Но
Уже 7 марта американцы захватили Ремагенский мост. Две их крупные группировки были на пути к самому сердцу Германии. Русские должны были вот-вот пересечь рубеж Одера.
Во второй половине дня 5 апреля комиссара Зондереггера вызвал его начальник Мюллер.
– Завтра утром в восемь часов заберете Догнаньи из полицейской больницы и сразу отвезете его в Заксенхаузен. Там в комендатуре он предстанет перед военно-полевым судом. Приказ фюрера!
Комиссар понимал, что военно-полевой суд означает для Догнаньи смерть. После разговора с Мюллером он около 17 часов уведомил доктора Тице о своем намерении: «Завтра в восемь утра я забираю Догнаньи!»
Вот и подошел момент для бегства. Это означало: следуй указаниям судьбы!
Что говорилось между доктором Тице и Догнаньи после этого звонка, отчетливо восстановить уже невозможно. Во всяком случае, доктор Тице передал заключенному ужасную весть.
Разве не мог Догнаньи выпрыгнуть из окна и убежать? Но он не ушел бы далеко, потому что его единственной одеждой была ночная рубашка.
Доктор Тице дал ему 0,3 г люминала, чтобы тот мог выспаться. Но лекарство не помогло.
Около полуночи Догнаньи в отчаянии принялся колотить изо всех сил в дверь и кричать: «На помощь! На помощь! Помогите же мне! Выпустите меня!»
Тогда – уже после доктора Тице – ему дали еще 0,7 г люминала; на следующий день из-за сильной дозы лекарства он должен быть недееспособным и тем самым продлить себе жизнь и, быть может, спастись.
На следующее утро в восемь часов комиссар Зондереггер на машине подъезжает к больнице. Как он и предупреждал, Догнаньи переносят в автомобиль. В течение поездки он время от времени засыпает.
Заседание военно-полевого суда в Заксенхаузене длится до восьми часов вечера. Догнаньи, несмотря на дозу люминала, удивительно бодр и внимателен. Что он должен сказать в ответ на неоспоримые улики, предъявляемые ему? Он подтверждает написание радиообращения и правку короткого призыва.
– Не могу отрицать того, что я написал. Я участвовал и в государственной измене. Но я был противником покушения. Я не был активным соучастником!
Мозг его отчаянно работает. Ужасное сознание того, что придется погибнуть накануне краха. Если бы его процесс растянулся хотя бы на неделю, он был бы спасен. И тут ему приходит идея: «Я хотел бы поговорить с Гиммлером. Я пригожусь ему в качестве посредника для мирных переговоров!»
Но его не слушают.
Догнаньи был приговорен к смертной казни, это случилось 6 апреля 1945 года. 9 апреля его казнили. Месяц спустя Германия капитулировала.
Несмотря на то что Канарис был уличен собственным почерком и показаниями соучастников, и это было ясно ему самому, он до самого последнего момента все отрицал и всю вину перекладывал на своих подчиненных.
В начале апреля Гитлер приказал провести заседания военно-полевых судов СС в Заксенхаузене и Флоссенбюрге. Хуппенкотен был назначен обвинителем.
Заключенных доставили в кирпичный тюремный блок концлагеря Флоссенбюрг, который насчитывал около сорока камер. Канариса поместили в одиночную камеру 22 и – как и остальных заключенных – заковали в кандалы. Даже если он и понимал, что изобличен, то все равно жил большой надеждой на скорое освобождение союзниками, армии которых уже вклинились глубоко в Германию.