Трагедия казачества. Война и судьбы-5
Шрифт:
Здесь следует сделать одно пояснение. Многие отождествляют слово ГУЛАГ со всей карательной и репрессивной системой Советского союза. Это не так. ГУЛАГ — это только часть этой системы. Кроме того, существовали еще и тюрьмы, и следственные изоляторы, и пересылки, и ссылки, и этапы, и еще Бог знает какие застенки МВД, СМЕРШ и КГБ, где держали, терзали и уничтожали людей. Но все данные о гибели людей по всему Союзу пока еще опубликованы не были. Или, во всяком случае, мне неизвестны.
Упреки в том, что я не смог описать страдания людей, их физические и нравственные муки, принимаю полностью. Что же делать, если я не Федор Достоевский и не Варлам
«Историю пишут победители. Они определяют, кто был героем — то есть лично им преданным. Но ведь есть и побежденные. У них тоже своя правда, свое видение борьбы, причин поражения.
К голосу побежденных никто никогда не прислушивается. Честь и слава, цветы и шампанское — победителям! Побежденным — унижение и презрение, изоляция и замалчивание. Но без их свидетельств картина событий, как правило, неполна и тенденциозна».
(Н. Зенькович).
Надеюсь, что моя книга, при всех ее недостатках, и является вот таким свидетельством со стороны побежденных и униженных.
Николай Линьков
ЗАПИСКИ ЮНКЕРА КАЗАЧЬЕГО СТАНА
1. Детство
Я родился в конце декабря 1927 года на хуторе Хлебном. Мой дедушка имел большую семью из трех сыновей и трех дочерей, две из которых были уже замужем и жили своими семьями. Старший сын Антон тоже был женат и жил отдельно от родителей. Мой отец с мамой жили с дедушкой, но в отдельной изолированной комнате.
В конце двадцатых годов мама тяжело заболела ревматизмом и с трудом передвигалась. В 1929 году она родила сестренку Манечку. Когда Манечка начала ходить, мы устраивали соревнование: кто лучше почешет дедушке спину. Но… всегда предпочтение отдавалось маленькой сестренке. Весной 1931 года мама умерла. Помню грязь, и мы на дрогах, на которых стоял гроб с телом мамы. Свезли ее на кладбище.
В этом же году в нашем хуторе создали колхоз. Забрали лошадей, быков, корову и телку, двух свиней, оставив одну. Весной 1932 года забрали все остальное. Особенно тщательно забирали хлеб.
У дедушки было много голубей, которые гнездились везде, где находили место. Остались одни голуби. Поскольку ничего другого не осталось, дедушка с бабушкой ночью половили часть голубей и хотели после обработки засолить. Но днем пришли активисты и забрали это мясо для колхозной кухни да еще стали долбить земляной пол в поисках спрятанного хлеба.
Дедушка работал в колхозе по устройству курятников, так как вся птица тоже принадлежала колхозу. Однажды дедушку пригнали конные уполномоченные. До этого они иногда ночевали у дедушки, так как у нас был один из лучших домов в хуторе и покрыт не соломой, а интернитом (шифер 40 на 40 см). Собрали еще человек шесть и погнали по грязи в город Шахты, а затем в Новочеркасск, в тюрьму. Нас же раскулачили и выгнали из дома.
Отец нас с сестренкой определил к одинокой женщине, которая жила со своей матерью, а сам скрылся на Украине, где устроился работать на шахтной поверхности. Наступил голод 1933 года. Отец иногда тайком привозил продукты, но нам с сестренкой они не попадали. Питались тем, что нам варили мерзлую свеклу. Однажды мне дали на колхозной кухне половину спеченного в золе кабака и наказали, чтобы сам не ел, а понес Марийке. Принес эту еду, а «мачеха» говорит: «Что ты к ней лезешь
Вскоре приехал отец, очень расстроился. Он любил свою дочь. Затем забрал к себе в Чистяково эту злую «мачеху», меня, мою бабушку, дядю Ваню и тетю Соню, которой было лет десять. Но и там было голодно. Мы с тетей Соней ходили просить милостыню, лазили по помойкам в поисках съестного. А «мачеха» тайком от отца и нас сбывала на рынке часть продуктов, которые выдавались шахтерам. Однажды к нам приехала старшая сестра отца тетя Анастасия, пошла на рынок и там увидела, как «мачеха» торгует продуктами. Все рассказала отцу. Отец тут же выпроводил «мачеху».
Вскоре умерла бабушка, и отец весной 1934 года решил возвратиться домой в свой хутор. Дело в том, что дедушку оправдали и отпустили домой. Истощенный дедушка прибыл к пустому дому, зашел к соседу, где его приняли, накормили борщом, а к утру дедушка умер от заворота кишок.
В нашем доме находилось правление колхоза, но нам вернули ту часть дома, в которой мы жили до раскулачивания. Отец стал работать конюхом на колхозной конюшне. К осени на заработанные трудодни он получил два мешка пшеницы. Поставили их для просушки к обогревателю печи, которая топилась со стороны правления. Рано утром пришла уборщица и затопила печь. От перегрева мешки задымили, и нас с тетей Соней еле живыми от угара вынесли на улицу. После этого случая нам вернули и вторую половину дома.
Поздней осенью 1934 года отец женился на женщине из соседнего хутора, которую оставил муж. У нее был ребенок лет трех. Мачеха привела с собой корову, что облегчило нашу жизнь. Но все равно жили очень голодно, так как на трудодни давали мало. В основном жили за счет того, что выращивали на огороде. А так как родители работали в колхозе с раннего утра до вечера, а во время уборки хлеба и ночевали на току, то полив овощей и обработка огорода легли на меня и моего сводного брата.
В сентябре 1935 года я пошел в первый класс. Учился с охотой, но с учебниками, а особенно с тетрадями было плохо. Однажды уже в третьем классе отец привез несколько штук тетрадей. Я их обернул газетой и после уроков сдал учителю. На следующий день он их вернул мне, но без переплетов. На них был изображен Вещий Олег, и говорили, что там можно было что-то прочесть против Советской власти. Затем вообще в учебниках стали заклеивать портреты Блюхера, Уборевича и других советских вождей. Нам объяснили, что они «враги народа» и советской власти.
Как-то так случилось, что мы с другом Петей переделали песню «Степь ковыльная» и вместо слов: «В колхозах хлеба полные амбары…» — стали напевать: «В колхозах хлеба пустые все амбары, как плохо жить нам стало на Дону…» — и т. д., но напевали про себя — боялись.
Школьников привлекали к труду. Мы работали в колхозном саду, заливали водой норы сусликов, так как считалось, что они съедают много колхозного хлеба, работали на разных подсобных работах.
Однажды, летом 1937 года, к нам во двор забрела цыганка. Мать была дома из-за травмы руки, полученной на соломокопнителе комбайна «Коммунар» при уборке хлеба. Когда цыганка закончила гадание, появился и я, как всегда грязный и босоногий. Цыганка схватила меня за руку и говорит: