Трагедия маршала Ахромеева

Суровцев Александр Петрович

За два месяца до трагической гибели Ахромеев подал Президенту заявление о своем уходе с поста советника, откровенно заявив, что в сложившихся условиях шельмования военных, поспешного и одностороннего разоружения он не имеет права занимать пост рядом с Президентом, отказывается участвовать в разрушении армии и Отечества. Горбачев на заявлении наложил резолюцию: «Подождем».

О событиях в Москве 19 августа 1991 года Ахромеев узнал из сообщений телевизионных каналов в Сочи, где отдыхал с женой, и в тот же день вылетел самолетом в столицу. В Кремле его встретили сотрудницы Т. Шереметьева, Т. Рыжова и А. Гречанная, которые позже рассказали, в каком отличном настроении приехал Сергей Федорович, был весел, бодр. Уже 20

августа Ахромеев работал в Кремле и здании Министерства обороны, диктовал Рыжовой план мероприятий, которые необходимо было провести в связи с введением чрезвычайного положения в стране. В ночь с 20 на 21 августа ночевал в Кремле. Из кабинета звонил дочерям и в Сочи жене. 22 августа направил на имя Горбачева личное письмо, в котором написал о намерениях ГКЧП и своей причастности к его руководству: «Почему я приехал в Москву по своей инициативе и начал работать в «Комитете». Никто меня из Сочи не вызывал. Был уверен, что эта авантюра потерпит поражение, а приехав в Москву, еще раз убедился в этом. Дело в том, что начиная с 1990 года, я был убежден, как убежден и сегодня, что наша страна идет к гибели. Вскоре вся она окажется расчлененной. Я искал способ громко заявить об этом. Посчитал, что мое участие в обеспечении работы «Комитета» и последующее, связанное с этим разбирательство даст мне возможность прямо сказать об этом. Звучит, наверное, не убедительно и наивно, но это так. Никаких корыстных мотивов в этом моем решении не было». 23 августа Ахромеев присутствовал на заседании Комитета Верховного Совета СССР по делам Обороны и госбезопасности.

Незаконченное расследование

ИЗ МАТЕРИАЛОВ СЛЕДСТВИЯ

«…24 августа 1991 года в 21 час 50 минут в служебном кабинете № 19 «а» в корпусе № 1 Московского Кремля дежурным офицером охраны Коротковым был обнаружен труп Маршала Советского Союза Ахромеева Сергея Федоровича (1923 года рождения), работающего советником Президента СССР.

Труп находился в сидячем положении под подоконником окна кабинета. Спиной труп опирался на деревянную решетку, закрывающую батарею парового отопления. На трупе была надета форменная одежда Маршала Советского Союза. Повреждений на одежде не было. На шее трупа находилась скользящая, изготовленная из синтетического шпагата, сложенного вдвое, петля, охватывающая шею по всей окружности. Верхний конец шпагата был закреплен на ручке оконной рамы клеящей лентой типа «скотч». Каких-либо телесных повреждений на трупе, помимо связанных с повешением, не обнаружено.»

В заключении судебно-медицинской экспертизы записано: «Не обнаружено признаков, которые могли бы свидетельствовать об убийстве». Никто из опрошенных свидетелей имя убийцы не назвал.

Старший следователь по особо важным делам прокураторы РСФСР Леонид Прошкин, который вел дело, сделал вывод:

«За отсутствием события преступления»… «Лиц, виновных в наступлении смерти Ахромеева или каким-либо образом причастным к ней, не имеется».

Генеральная прокуратура спешит дело о смерти Ахромеева прекратить, хотя мотивов для самоубийства у маршала не было.

Политический обозреватель Виктор Кожемяко, изучив в военной Коллегии Верховного суда России два толстых тома по факту смерти Ахромеева, был крайне удивлен, что в деле оставалось столько темного, противоречащего, буквально кричащих фактов, которые требовали объяснений.

В итоговом постановлении Генеральной прокуратуры многие факты опущены, как «невыгодные», ибо не сходились концы с концами. Не сходятся они и в части «прекращения уголовного дела в отношении Ахромеева С. Ф. по его участию в деятельности ГКЧП». Поэтому версия следствия многих не убедила.

На рабочем столе Ахромеева после его смерти обнаружены шесть записок. Первые две написаны 23 августа, то есть накануне смерти. Одна, прощальная, семье, вторая —

на имя маршала Соколова и генерала армии Лобова с просьбой помочь в похоронах и не оставить членов семьи в одиночестве в тяжкие для них дни.

В записке родным он писал: «Всегда для меня был долг воина и гражданина. Вы были на втором месте. Сегодня я ставлю на первое место долг перед вами. Прошу вас мужественно пережить эти дни. Поддерживайте друг друга. Не давайте повода для злорадства недругам». В прощальной записке написано: «Не могу жить, когда гибнет мое Отечество и уничтожается все, что считал смыслом моей жизни. Возраст и прошедшая моя жизнь дают мне право уйти из жизни. Я боролся до конца».

В этот предпоследний день жизни маршал присутствовал на заседании комитета Верховного Совета СССР по делам обороны и безопасности. Если раньше он всегда выступал и был очень активен, то на этот раз, по словам очевидцев, все заседание просидел в одной позе, даже не повернув головы и не проронив ни единого слова.

Есть и другие, аналогичные, показания видевших его на работе. Темное лицо, состояние заметно подавленное. Что-то писал в кабинете, стараясь, чтобы входившие не видели, что он пишет. Можно предположить, предсмертные записки. И, кажется, сомнений в его самоубийстве нет.

Но есть немало серьезных оснований и для сомнения. Возникает ряд вопросов. Почему маршал выбрал такой необычный для военного человека способ самоубийства? Повеситься, да еще вот так в сидячем положении, на куске синтетического шпагата, привязанного к оконной раме. Это не по-военному. Следствие акцентирует внимание на том, что у маршала не было оружия. Свой пистолет он сдал, уходя с поста начальника Генерального штаба. Сдавал оружие, и то которое ему дарилось высокими иностранными гостями.

Но, как заметила в показаниях следствию его дочь, у него был другой, более легкий путь для самоубийства. Были у него снотворные и транквилизаторы, которые позволяли уйти из жизни менее мучительно. Почему-то местом смерти избрал кремлевский кабинет, а не квартиру, которая пустовала.

Кому адресована, судя по всему, самая последняя записка: «Я плохой мастер готовить орудие самоубийства. Первая попытка (в 9.40) не удалась — порвался тросик. Очнулся в 10.00. Собираюсь с силами все повторить вновь». Перед кем это он отчитывался? Почерк последней записки такой же каллиграфический, как и остальных, написан твердой рукой, возможно ли такое при подготовке второй попытки самоубийства?

Обе дочери Сергея Федоровича, с которыми он провел на даче последний вечер и утро последнего дня, не заметили в нем ни малейших признаков беды. Как обычно, он ранним утром очень долго, полтора часа, делал зарядку на улице. Во время завтрака обсуждал с ними, как лучше встретить жену и внучку, которых ждали в тот день из Сочи: «Когда мама уточнит номер рейса, обязательно позвоните мне на работу». Уезжая, обещал младшей внучке после обеда повести ее на качели, то есть к обеду собирался быть дома. Не стыкуются и показания водителя автобазы Генерального штаба И. В. Платонова, который работал с маршалом.

Не укладывается в голове и дальнейшее. После звонка матери дочь Татьяна сообщила отцу, что едут в аэропорт их встречать. Это было в 9.35 — выходит, как раз в это время, когда он готовился надеть на себя петлю. Между тем они хорошо поговорили, и голос у него был бодрый, даже веселый. Впрочем, этот факт можно мотивировать исключительно силой воли и самообладанием маршала.

Те, кто близко знал Архомеева, вспоминают. Маршал Язов — «Я хорошо знал Сергея Федоровича. Он не смог смириться с тем, что произошло в его стране». Генерал армии Валентин Вареников — «В те дни покончили жизнь самоубийством советник президента по военным вопросам Маршал Советского Союза Ахромеев и министр внутренних дел Пуго. В этом самоубийстве я лично сомневаюсь, хотя и читал последние записки Сергея Федоровича».