Трагические судьбы
Шрифт:
Пеньковский затаил обиду на генерала Рубенко. И начал подыскивать повод отомстить. Он, кстати, не скрыл от своих западных друзей эту черту своего характера: «По натуре я мстительный, особенно если речь идет о справедливости. Пусть даже несправедливо поступают по отношению ко мне. Именно тогда я решил перейти на вашу сторону». С Ионченко было проще. Пеньковский из телефона-автомата позвонил в турецкую контрразведку и проинформировал ее о деятельности туповатого коллеги. Ионченко взяли с поличным при передаче инструкций турецкому офицеру. Он был объявлен персоной нон грата. Рубенко сообщил в Центр, что Ионченко пал жертвой провокации турок и американцев.
А за своим начальником Пеньковский начал следить,
Пеньковский, козырнув, вышел из кабинета и тут же написал рапорт о случившемся, но послал его не свое ГРУ, а в КГБ. Шифровку положили на стол председателю Комитета Серову. Видимо, Пеньковский сумел составить донесение так неформально, что Серов доложил об этом Хрущеву. Хрущев рассвирепел: «Что за дураки у нас в разведке! Отозвать того и другого!». Серов попытался возразить: а Пеньковского-то зачем отзывать? Но Хрущев не стал вслушиваться в аргументы: «Я сказал: обоих отозвать!»
И Пеньковские оказались в Москве, проведя в Турции чуть больше года. Вера была очень расстроена, она привыкла к приемам в посольствах, к общению на французском, который обожала. Начальник управления кадров ГРУ Смольников сказал Пеньковскому: «В принципе ты прав, что поставил Рубенко на место. Но теперь с тобой никто не хочет работать. Считают тебя сплетником. Почему ты написал об этом Серову? Ты же дискредитировал нас в глазах соседей». Пеньковскому было объявлено порицание за непочтительное отношение к начальству. Правда, и Рубенко примерно наказали: уволили из ГРУ. Друзья подыскали ему место в Институте востоковедения.
А Пеньковский почти год без определенных занятий. С ним действительно никто не хотел работать. Что делать? Помог его фронтовой командир Сергей Сергеевич Варенцов — рекомендовал на девятимесячные курсы при Военно-инженерной артиллерийской академии.
Главнокомандущий ракетными войсками маршал артиллерии Варенцов — весомая фигура в истории о Пеньковском. Они, напомню, вместе воевали. После одного поступка, который совершил Пеньковский, Варенцов сказал ему: «Теперь я считаю тебя своим сыном». Дело было так. Во Львове в конце войны оказалась дочь Варенцова Нина. Ее муж, которого она безумно любила, был приговорен к расстрелу за спекуляцию на черном рынке. После казни любимого ее сторонились даже близкие подруги, Нина оказалась в полной изоляции. И покончила с собой. Варенцов в это время находился в госпитале после тяжелого ранения. Пеньковский вызвался поехать во Львов. Приехал. Хоронить Нину было некому. Он продал часы, купил гроб, черное платье для покойницы и похоронил несчастную. Тогда-то и назвал Варенцов его своим сыном. Пеньковский рассказал эту историю своим новым друзьям, не упустив возможности похвастать: «Когда мы вместе обедаем, жена Сергея Сергеевича сначала подает суп мне, а потом ему».
Кстати, Пеньковский наябедничал своим западным друзьям и на Варенцова: «У Варенцовых две прислуги и садовник. Кроме того, к ним в дом приходят несколько солдат, которые, как они говорят, помогают по хозяйству. У Варенцова машина с личным шофером, армейским сержантом. Всему персоналу, приставленному к семье Варенцовых, за исключением садовникам,
На курсах Пеньковский обогатился массой сведений о состоянии ракетной обороны страны, которые позже с удовольствием передаст американцам. Он также похвалится своей предусмотрительностью: «Я копировал все, что там было. Это, конечно, занимало много времени, потому пришлось много работать по вечерам, ночью». Курсантов учили обслуживать ракетные установки, находившиеся на вооружении Советской Армии в тот период.
Курсы он закончил в мае 1959-го. Полагал, что теперь его карьера будет складываться в ракетных войсках, но неожиданно его направили в распоряжение ГРУ. В тот момент Ивана Серова перевели из КГБ в ГРУ, и он вспомнил о Пеньковском, который, с его точки зрения, принципиально повел себя в Турции. Предложил ему поехать военным атташе в Индию, что было роскошным вариантом. Конечно же, Пеньковский согласился. Тем более что это генеральская должность. Но что-то с Индией не сложилось. Пеньковский был разочарован и насторожен: почему? Ведь сам шеф ГРУ предложил. Возникли беспокойные мысли об отце: докопались, что он воевал в Белой армии?
Потом возник вариант Пакистана, но ему не выдали въездную визу. В итоге он оказался в Госкомитете по делам науки и техники в должности заместителя заведующего отделом внешних сношений. Должность, прямо скажем, лафовая, на нее попадали только по блату. Его начальником был Джермен Гвишиани, известный хорошо тем, что был зятем Косыгина, но мало кто знает, что он — сын Михаила Гвишиани, того самого, который с предельной жестокостью проводил депортацию чеченцев. Кстати, занимался он этим под началом Ивана Серова, и за эту геройскую операцию оба получили по ордену Суворова.
У чиновника Госкомитета по науке и технике была необременительная жизнь — размеренный график работы, приличная зарплата, общение с иностранцами, официальные приемы. Ну и самое главное — возможность выезжать за границу! Пеньковского все это более чем устраивало. И он в дневнике формулирует свою позицию: «Как офицер Генерального штаба, как истинный борец за мир и солдат новой армии, сражающийся за свободу и демократию, я имею свое собственное мнение по поводу новой советской доктрины и не хочу, чтобы мои соотечественники и те, кто живет на Западе или на другом конце планеты, думали, что я в своем мнении одинок». И высокопарно заключает: «Люди мира, будьте бдительны!» Но почему-то не делает ссылку, что слова эти принадлежат Юлиусу Фучику, погибшему в застенках гестапо.
Испытывал ли он страх, когда начал вести двойную жизнь? Нет. Страха не было. Он действовал спокойно, хладнокровно. Когда Пеньковского арестовали, некоторые на Западе были уверены, что он является членом подпольной организации офицеров. Даже в ЦРУ были убеждены, что он работает не один, такой громадный объем информации он передавал. Во время встречи в отеле «Маунт Ройал» Джи задал ему вопрос: «Вы один действуете?» Он работал один, но опирался на оппозицию в среде военных. Это была оппозиция не в прямом смысле слова, а в разговорах, в высказываниях. Такая оппозиция не могла существовать при Сталине, а при Хрущеве — запросто.
Сотрудники ЦРУ и SIC не особо вникали в подробности биографии Пеньковского, хотя и не прерывали его пространные излияния на эту тему. На страницах стенографических записей разговоров, где зафиксировано, что полковник говорит об отце, о своей жизни, как он объясняет свое решение стать солдатом свободы, нет никаких заметок. Но там, где он докладывает о ракетах, о пунктах их базирования, о тактико-технических данных, — масса подчеркиваний, значков, пометок: «Очень важно!», «Выяснить подробнее», «Обратить внимание», «Вернуться», «Составить подробный перечень вопросов»…