Трактат об умении жить для молодых поколений (Революция повседневной жизни)
Шрифт:
Эволюция театра как литературного жанра не может не бросать свет на организацию видимости. Помимо всего прочего, разве не является он её простейшей формой, пояснительным комментарием? Изначально смешанный с ней в сакральных представлениях открывающих людям таинство трансценденции, он выработал в своём обмирщении модель будущих конструкций зрелищного типа. За исключением военных машин, античные машины зарождаются в театре; лебёдка, шкив, гидравлические механизмы принадлежали к складу аксессуаров перед тем, как они привели в движение производственные отношения. Этот факт служит сигналом: точно так же как и в далёком прошлом, господство над землёй и над людьми везде зависит от технологий, которые постоянно ставятся на службу работе и иллюзии.
Рождение трагедии уже сузило поле, на котором примитивные люди и их боги противостояли друг другу
С драмой, человеческое общество занимает место богов на сцене. Однако, если театр в XIX веке был лишь одним из многих развлечений, не следует забывать: фактически, сходя с традиционной сцены, он заполонил собой всё социальное пространство. Банальность состоящая в ассимиляции жизнью драматической комедии принадлежит к такому типу очевидных фактов, без которых не может обойтись анализ. Лучше даже не обсуждать эту путаницу между театром и реальной жизнью; потому что она представляется совершенно очевидной как тот факт, что сто раз в день я перестаю быть самим собой и влезаю в шкуру персонажей, чьи заботы или значение меня абсолютно не волнуют. Конечно, мне и в голову не приходит по своей воле становиться актёром, играть роль ради игры, ради удовольствия. Роль не в этом. Актёр, который должен сыграть приговорённого к смерти в реалистической пьесе может вполне оставаться самим собой — разве не в этом парадокс хорошего артиста? — но если он играет с подобной свободой, ясно, что цинизм его палачей не достигает его плоти, он бьёт лишь по образному стереотипу, который тот воплощает благодаря своей технике и драматическому таланту. В повседневной жизни, роли пропитывают личность, не давая ей стать тем, чем она является или хочет быть на самом деле; это отчуждение, инкрустированное в реальную жизнь. Здесь игра превращается в факты, потому что она перестаёт быть игрой. Стереотипы диктуют каждому по отдельности, можно даже сказать «интимно», то, что идеологии навязывают людям коллективно.
15 глава «Роль»
Стереотипы — это господствующие образы эпохи, образы господствующего зрелища. Стереотип является моделью роли, а роль — образцовым поведением. Постоянное отношение создаёт роль; постоянная роль создаёт стереотип. Стереотип является абстрактной формой, введением в которую должна служить роль. Навык в осуществлении ролей и обращении с ними определяет место, занимаемое в иерархическом зрелище. Разложение зрелища множит стереотипы и роли, но оно становится смехотворным и слишком рискованно балансирует на грани их отрицания, спонтанного действия (1,2). — Отождествление является способом вхождения в роль. Необходимость отождествления более важна для стабильности власти, чем набор моделей для отождествления. — Отождествление является болезненным состоянием, но только случайные отождествления подпадают под официальную категорию «ментальных заболеваний». — В фунции роли входит высасывание крови у воли к жизни (3). — Роль представляет реальную жизнь, она утешает в той жизни, которую она обедняет. Она также становится синтетическим и невротичным удовольствием. — Важно отказаться от ролей вернув им их игровой элемент (4). — Успешная роль гарантирует зрелищную карьеру, подъём из одной категории в другую, более высшую; это инициация, заметно конкретизированная благодаря культу имени и фотографии. Их непоследовательная сумма определяет последовательность власти, которая разрушает, саморазрушаясь (5). — Разложение зрелища делает роли взаимозаменимыми. Размножение фальшивых перемен создаёт условия для единственной реальной перемены, условия для радикальной перемены. Вес неистинного вызывает насильственную и почти биологическую реакцию воли к жизни.
Наши усилия, наша тоска, наши поражения, абсурд наших действий происходят большей частью из властной потребности, которую мы испытываем, формировать гибридные персонажи, враждебные нашим истинным желаниям под прикрытием их удовлетворения. «Мы хотим жить», говорит Паскаль, «в мысли других, в воображаемой жизни и мы стремимся к её видимости. Мы трудимся над тем, чтобы сделать красивее и сохранить это
Не является ли то, что заставляет людей добиваться силы и власти, ни чем иным как слабостью до которой их низводит власть? Тирана раздражают обязанности, которые навязывает ему покорность людей. Божественное освящение его власти над людьми стоит ему постоянного мифического самопожертвования, перманентной кротости перед Богом. Оставляя службу у Бога, он оставляет самим этим жестом свою службу народу, который в ином случае служил бы ему. Vox populi, vox dei следует перевести так: «Чего хочет Бог, хочет народ». Раб недоволен если его покорность не компенсируется ему в обмен частичкой власти. Фактически, всякая покорность придаёт прав любой власти и нет такой власти, которая не досталась бы ценой какой—то покорности; именно поэтому некоторые так легко переносят, что ими правят. Власть повсюду осуществляется частично, на всех ступенях иерархической лестницы. Это оспариваемая повсеместность.
Роль — это потребление власти. Она находится в представительной иерархии, т. е. в зрелище; наверху, внизу, посредине, но никогда снаружи. Будучи таковой она вводит в механизм культуры: это инициация. Роль является также медиумом обмена индивидуального самопожертвования, будучи таковой, она исполняет компенсирующую функцию. Будучи нишей для отчуждения, она стремится создать единство в поведении; и будучи таковой, она апеллирует к отождествлению.
Выражение «играть роль в обществе» демонстрирует в ограниченном смысле, что роль обладала значением, зарезервированным для ограниченного числа избранных. Римский раб, средневековый крепостной, сельскохозяйственный батрак, пролетарий, обезчеловеченный тринадцатью часами повседневной работы, все они не обладали ролью, или обладали ей в таком рудиментарном виде, что утончённые люди видели в них больше животных, чем людей. Фактически, существует нищета бытия вне нищеты зрелища. К XIX веку, представление о хорошем и плохом рабочем вульгаризовалось, как представление о господине и рабе пало в мифе о Христе. Оно вульгаризовалось ценой меньших усилий и меньшего значения, хотя Маркс и чёл его достойным своего осмеяния. Роль, так же как мифическое самопожертвование, стала более демократичной. Фальшь для всех или триумф социализма.
Вот, человек тридцати пяти лет. Каждое утро он заводит свою машину, входит в свой кабинет, перебирает папки, обедает в городе, играет в покер, снова перебирает папки, уходит с работы, выпивает пару «Рикаров», возвращается к себе, встречает свою жену, обнимает своих детей, ест стейк перед телевизором, идёт в постель, занимается любовью, засыпает. Кто довёл человеческую жизнь до этой жалкой последовательности клише? Журналист, полицейский, социолог, писатель—популист? Ничего подобного. Это он сам, этот человек, о котором я говорю, прилагает усилия к тому, чтобы разложить свой день на серию поз, избранных более или менее в соответствии с гаммой господствующих стереотипов. Утративший душу и тело в плену у соблазнов, представленных серией имиджей, он отнимает сам у себя истинное удовольствие ради заработка, ради карьеры, которая неоправдана страстью, ради разбодяженной радости, чересчур выставляемой напоказ для того, чтобы быть чем—то кроме фасада. Роли, принимаемые одна за другой, предоставляют ему щекотливое удовлетворение, когда ему удаётся верно следовать стереотипам. Он получает удовлетворение от хорошо исполненной роли со страстью отдаляясь от самого себя, отрицая себя, жертвуя собой.
Всемогущество мазохизма! Точно также как другие были графом Сандомирским, пфальцграфом Смирновым, маркграфом Торном, герцогом Курляндским, он наделяет персональным величием все типы водителей, работников, начальников, коллег, клиентов, соблазнителей, друзей, филателистов, супругов, отцов семейств, телезрителей, граждан… И всё же он не является этим механическим дебилом, этой аморфной куклой. На краткие моменты, его повседневная жизнь высвобождает энергию, которой, если она не интегрирована, не распространена и не растрачена в ролях, хватило бы на свержение вселенной выживания. Кто скажет, какова разрушительная сила страстной мечты, любовного удовольствия, зарождающегося желания, прилива симпатии? Эти моменты истинной жизни, каждый стремится к их спонтанному расширению вплоть до тех пор, когда они приводят к интегральности повседневной жизни, но обусловленность сводит большую часть людей до их поиска в обратном направлении, в бесчеловечных предлогах; лишь для того, чтобы утратить их навеки в тот момент, когда мы их достигаем.