Трактир на Пятницкой. Агония
Шрифт:
— Судить Корнея не могу не выслушавши, — продолжал Сипатый. — Он за деньги отчитаться должон. Но раз не явился, полагаю, люди, что кассу нашу у него требуется забрать...
— Что там осталось-то? — срепетированно подал реплику Ленечка.
— Что осталось, то и забрать, — картавя, встрял Одессит. — Самого по обычаю нашему, — он чиркнул большим пальцем по горлу.
— Кассу пополнить, — дрожащим голосом вступил старик Савелий, — обчеству денежки необходимы. Кто в беду попадет, дите с молодкой оставит, на хлебушек-то требуется.
— Ежели люди разрешат, — перекрывая
— Две, — бросил деньги Одессит.
— Восемьсот, — подкинул Ленечка. Митрий ковырял в зубах, усмехался, многие полезли в карманы, парень с землистым цветом лица не сводил глаз с розовой ветчины, отщипывал от куска хлеба, жевал тщательно.
Сипатый мигнул Ленечке, тот поднялся легко, взял пачку червонцев, ловко прищелкнув, пересчитал, подошел к парню, выложил перед ним хрустящие купюры.
— Пятьсот, Кузя. Расписки не берем, мы не Корней.
— Это дело, — старик Савелий хлопнул в ладоши. — На полной мели Кузя, ему очень требуется.
Кузя погладил деньги, взять не смел, проглотил корочку хлеба, привстал, поклонился неловко.
Ленечка, худой и жилистый, придавил Кузю жесткой ладонью.
— Не за поклон даем, не на бедность, — он стрельнул взглядом на Сипатого, который лишь наклонил голову.
За столом одобрительно зашумели, раздались голоса:
— Вот это по-нашенски...
— Люди должны помогать...
— Ежели каждый положит... а возьмет пятьсот...
— Верно, — одобрительно прогудел Сипатый, он ждал такой реакции. — Общество страдать не должно, эти хрусты, — он хлопнул по деньгам, — пожарные, их на большую беду держать надобно. Вы лучшие люди делового общества. Ну, как бы соратники в ратном войске, — Сипатый знал, какую струну дернуть, “люди” расправили плечи, подняли головы. — У Пугачева, скажем, либо у Стеньки Разина в войске дисциплина была: обиженных поддержать, захребетников — к ногтю. Ты, Кузя, безвинно был у дяди на поруках, возвернулся пустой — получи. В Сокольниках обитаешь?
— В цвет, Сипатый, — восхищенно откликнулся Кузя.
— Там наших порядком наберется, да и нэпмачи жиреют. Я тебя над ними старшим назначаю, буржуям передай: сход решил за их животы десять кусков получить, — Сипатый заметил, да и другие тоже, как Кузя деньги, лежавшие перед ним, тихонечко отодвинул. — Не дадут? Скажи, сам приду, возьму не десять, а сто, с женами и девками...
— Добрый вечер, люди! — Корней дождался, когда Сипатый выложил на стол козыри, вышел из-за портьеры к свету. — Не десять, так сто, да с женами и девками, — он, как сумел, рассмеялся. — Батыя замашки, так татарва нас топтала.
Элегантный и подтянутый, похожий на иностранца, Корней производил впечатление. Несколько человек даже встали.
— Сидите, люди, все равны, — Корней положил на свободный стул шляпу, трость и портфель. — Извините, припозднился я, — он взглянул на Сипатого с насмешкой, кивнул на лежавшие на столе деньги. — Корень деньги общества попер, а вы восполняете? Хорошее дело, — Корней, стоя, налил
Налили мгновенно. Сипатый, Одессит и Ленечка вынуждены были молчать, остановить людей уже не представлялось возможным.
— Со свиданьицем, деловой народ! — Корней выпил, тут же налил снова, поднял, ждал, глядя, как глотают, не прожевывая, не дыша даже. — За дорогих гостей! — он кивнул Сипатому и подручным. — Они прибыли в стольный город на променаж, а нам с вами тут жить. Со здоровьицем, дорогие гости, — выпил, переждал чуток, пока люди на закуску бросятся, и продолжал: — Сейчас закусим, чем бог послал, дела обождут. А пока скажу, уважаемые: не случалось на Руси, чтобы гость уму-разуму хозяина учил.
Люди ели, кивали согласно, смотрели на Корнея с благодарностью, и, хотя он понимал прекрасно, что Сипатый поступил правильно, сыграл против. Пусть пьют, Корнею от них лишь эти пять — десять минут поддержки и нужно, дальше он сам разберется.
Старик Савелий втянул седую голову в плечи, не ел, не пил, на дверь и взглянуть не смел, прикидывал, как выбраться теперь. Отец Митрий, как сидел, откинувшись вольготно, так и не двинулся, махнул лишь водки стакан, взял щепоть капусты квашеной и лениво думал, что Сипатый сер и глуп, затея его с оброком пуста изначально. Нэпман при Советской власти уголовникам копейки не даст, навострит милицию, мелкое же жулье лишь на водку и марафет тянет, золотушники и другие люди имущие не пришли, Сипатый денег не получит, конец ему. Корней людям еще по рюмке разрешит — и гостей на ножи бросит.
Корней выдержал паузу точно, налил снова, когда жулье первый голод утолило. Получилось, что пьют по его, Корнееву, приказу, однако он поднять рюмки не дал, свою отставил и быстро, не упуская инициативу, сказал:
— Зенки на меня, уважаемые! — он выставил на стол портфель, открыл замки, перевернул, и пачки червонцев в банковской упаковке выросли горкой рядом с тощенькими стопками Сипатого и его дружков. — Казна ваша, сто штук, до грошика. А расходы у меня были, — Корней положил на деньги бухгалтерскую книжку, — и немалые. Клим, ты от дяди ушел? Валет, твою бабу с пацанами два года кормил? — он не давал никому ответить, говорил быстро, перечисляя, кому на что отчислялись деньги. На самом деле Корней не имел к этим делам отношения, но жизнь воровская путаная, водкой залита, марафетом подернута — кто что помнит?
— Встаньте, люди, прошу вас. Я, Корней, прощу. А ты, — Корней опрокинул рюмку Сипатого, — сиди. Ну что ж, выпьем за товарищество, за веру нашу друг другу.
У чувствительных выступили на глазах слезы. Когда все выпили, смотреть на Сипатого, Одессита и Ленечку никто не мог. Сипатый рванулся к двери, вытаскивая на ходу наган, но налетел на Костю Воронцова, который ловко у бандита наган выхватил и ударил рукояткой по голове. Сипатый упал, остальные застыли на местах.
— Нехорошо, граждане, — спокойно сказал Костя, разрядил наган. — Договорились прийти без оружия, и я свой под подушкой оставил, — он бросил наган на стол, патроны швырнул в угол, они безобидно защелкали, как простые камешки.