Трактир «Разбитые надежды»
Шрифт:
— Будь краток, — точно не услышав собеседника, попросил Лешага.
— Ты совсем как Бирюк, — хмыкнул отец Настоятель. — Так вот, когда пришли эти гнусные твари, население со всей округи бросилось к бунку. Старичье готово было открыть по ним огонь, и нам с напарником пришлось взять власть в свои руки. Мне удалось заключить договор с тем, кто привел свирепую ораву волкоголовых в наши земли. Это было непросто, совсем непросто! — словно оправдываясь, перебил сам себя Красный. — Сердце мое переворачивалось от одной мысли, что приходится, как я тогда надеялся, на время признать собственное поражение. Мы получили
— Нет.
— Такой же непроходимый болван, — резко выдохнул Сохатый. — Послушай меня, вздорный упрямец, здесь находились тысячи людей, которых требовалось как-то спасти! Их ждала неминуемая гибель. Невозможно было противостоять ужасу, шедшему впереди прорв. Это я тебе говорю — невозможно! Мое соглашение подарило людям жизнь, спокойную, размеренную, с Законом, с Идеей служения и самосовершенствования, которая занимает их сознание и наполняет жизнь смыслом. Ты понимаешь, что такое смысл жизни?
— Нет, — мотнул головой Лешага.
— По этому соглашению вы платите дань зверолюдам? — вмешалась дочь старосты. — Дань тем, кто дает вам жизнь?!
— Женщина, не встревай в мужской разговор, — возмутился Сохатый.
— Это моя женщина, — напомнил Лешага. — И только я буду решать, что ей делать, а что — нет.
Лилия фыркнула.
— Я говорю правду, вы отдаете нас волкоглавым.
— Женщины рожают здесь детей. Потом уходят за Рубеж. Уехать за Рубеж всегда было пределом мечтаний женщин в этих краях, — не глядя на Лилию, подтвердил отец Настоятель.
— К прорвам! — с нажимом повторила дочь старосты.
— К тому, кому подвластен Неодолимый ужас. Зверолюды лишь псы его. Согласно договору, женщин, если они не попытаются бежать, не станут убивать или калечить, а также подвергать каким-либо пыткам.
— А вы будете отлавливать все новых, чтобы угодить Хозяину прорв.
Марат удивленно поглядел на Лилию, затем на хмуро молчащего Лешагу.
— Наши предки зачастую облагали города подобной данью, но даже в те дикие времена они требовали лишь одну красавицу с города в год. А вы… — он явно вспомнил длинный зал, полный вопящих женщин.
— У мужчин и у женщин разная форма служения! — огрызнулся Сохатый. — И служение женщин не менее важно.
— Я не давала согласия ни на какое служение!
— Ты не была вразумлена.
Лешага крепко сжал плечо Сохатого.
— Мне надо идти. Я вернусь, и мы продолжим бой.
— Да пойми ты! Я не могу тебя отпустить просто так. Это нарушение Закона, монастырского устава.
— Быть может, сказать, что Лешага отправился в паломничество к Барьеру Ужаса, — предложил Марат. — Он этот… пилигрим, отмаливающий грехи!
— Что?! — глаза Лехи удивленно расширились.
— Я когда-то читал, эти пилигримы ходили в святые места! Если служение женщин — уходить за Рубеж, то добровольно отправиться к Барьеру…
— Хитрый зверек! — Сохатый улыбнулся одним лишь уголком губ. — То, что он предлагает, не лишено смысла.
— Он не зверек, — вновь отчеканил Лешага. — Я пойду. Где тоннель?
— Постой! — не скрывая удивления
Воин почувствовал, что у него сдавило прежде бесперебойно работавшее сердце. Это новое, совершенно неведомое ранее чувство ошеломило его. Спешить, догонять караван, чтобы отбить побратима, казалось ему столь нормальным и естественным, что вопрос потомка драконов застал его врасплох. Сегодня Марат в самом деле доказал, что может быть, как он говорил… союзником. Но брать его сейчас на последний рывок…
— Нет, — с натугой выдавил он. — Ты плохо ходишь и мало что умеешь.
— Но я тебя освободил, и я же нашел Бурого!
— Я хочу, чтобы ты жил дальше, — пытаясь хоть как-то объяснить свою мысль, выдохнул несчастный Леха.
— Это нечестно! — возмутился Марат. — Как же так! Мы с тобой вместе и с прорвами дрались, и с живоглотом, и… — он помедлил, — тут…
— Слишком опасно, — резко перебил ученик Старого Бирюка.
— А оставаться здесь менее опасно?! — вскинулась Лилия. — Я же твоя женщина, не забыл об этом?! Ты сам заявил.
Лехе казалось, будто он стоит, привязанный, между двумя яростными скакунами, и погонщики настегивают их бичами.
— Я должен идти… — усилием воли выталкивая слова из горла, ответил воин. — Если бы там был любой из вас, а Бурый здесь, мы бы пошли вместе с ним. — Он чувствовал, что у него в груди при каждом выдохе сам собой лепится комок из невысказанных слов, мешающий говорить и ясно соображать. От этого дыхание воина стало частым и тяжелым. — Я должен…
— Вы останетесь здесь, — вставил Сохатый. — Моими гостями, пока он не вернется. Я даю слово, что вам ничего не будет угрожать. Твой учитель, Лешага, был мне как брат, даже больше, чем брат. И то, что он упрямый тупица, ничего не меняет.
Верхняя губа Лехи приподнялась, обнажая клыки. На большинство людей эта гримаса оказывала чуть ли не парализующее действие. Но Сохатый лишь трижды хлопнул в ладоши.
— Ну, да, он тоже так делал. Расклад такой. Если ты все же не вернешься, я отправлю их по домам.
Это будет мое приношение на твою безвестную могилу. Но когда возвратишься, мы продолжим бой. Потому что закон есть закон. А теперь идем.
Они шли довольно медленно. В обход поросших лесом холмов с их обрывистыми склонами, провалами и глухими буреломами. В обход болот, притаившихся в глубоких оврагах. В обход гиблых пустошей и кишащих змеями осыпей. Прорвы не торопились. Им куда важнее было в целости довести бесценный живой груз.
Леха видел это, наблюдая за караваном верхним зрением. Он ясно различал побратима, накрепко привязанного к телеге кожаными ремнями. Лешага знал: будь сейчас Бурый в сознании, такая предосторожность показалась бы ему просто смехотворной. Сложить кузов телеги, подобно книге, было бы для него делом единого мига. Но побратим не двигался, лежал, бессмысленно глядел в небо, лишь изредка моргая. Воин старательно высматривал того неизвестного, которого видел со спины, перед тем, как непроницаемый туман заволок округу. Тогда незнакомец явно почувствовал наблюдение и тут же принял меры, будто задернул плотную серую занавеску. Нынче в караване его не было, только волкоголовые и их пленницы, бредущие в неизвестность растянувшейся понурой толпой.