Трамвай желанiй
Шрифт:
Такие несвоевременные по тем, советским еще, временам мыслишки закрадывались в его голову, но Антон ими не делился – чувствовал, что не доросла до них еще широкая публика. Сейчас-то он понимал, как нельзя лучше, что быть привязанным-то не обязательно! Бывают такие оковы, которых вроде и не видно, но держат они лучше, чем самые крепкие цепи из закаленной стали.
И кстати, о птичках… То есть о "колесах". Был ведь уже эпизодик в его недолгой и скудной биографии. Вспоминать о нем Антон не любил, но, с другой стороны, именно с ним, с неприятным этим эпизодом были связаны самые интимные
Он тогда уже свыкся с тем, что Маргарита не обращает на него внимания и вспоминает только тогда, когда надо сходить за выпивкой или проводить после вечеринки какую-нибудь Ритину непривлекательную подругу (красивых приятельниц в Ритином ближайшем окружении не было – Антон подозревал, что не случайно).
Неудачливый поклонник засыпал и просыпался с образом Маргариты Луцкой перед глазами. По вечерам он представлял себе, как они с Риткой едут отдыхать за границу и Рита потрясена его щедростью и обаянием или как он страшно заболел, а Ритка приходит навестить и потрясена его мужеством перед лицом смерти…
Эти истории обрастали подробностями, усложнялись, а в финале он непременно сливался с Ритой в экстазе. Жили они долго и счастливо. И всегда кончали одновременно.
Антон привык жить в мире призраков. Соседи по коммунальной квартире орали, что он "ходит вечно как пьяный" и забывает гасить свет "в местах общего пользования".
Раздвоенность, привычка скрывать свои мысли и чувства стала его второй натурой.
Он проводил время с приятелями, которых ненавидел и которые об этом даже не догадывались… Он страдал от отсутствия денег, но порой ему доставляло какое-то извращенное удовольствие пить за счет друзей, которых он в грош не ставит, а они об этом и не догадываются. Иногда ему казалось, что Игорь не может не почувствовать его злости, но тот ничего не замечал.
Но совсем невыносимо стало после того, как Маргарита вернулась из Франции. Она привезла с собой какой-то новый запах, сводивший Антона с ума. Ему казалось, что так пахнет заграница, где он никогда, в отличие от обеспеченного сына чиновных родителей Игоря и спортсмена Витьки, не был…
– А знаешь, почему у нас на метрострое, когда чего-нибудь такое тяжелое вниз в ствол бросают, кричат не "берегись", как все простые, не связанные с подземкой граждане, а кричат "алё"! Не задумывался никогда?
Метрополитеновский смотрел лукаво.
Он был какой-то взъерошенный… и совершеннейшим образом напоминал улыбчивого артиста Калягина из ранних киношных его работ, где был он еще молодой, толстый и по-доброму более веселый, чем грустный. Грусть – она ведь с возрастом приходит.
Веселья убавляется в человеке, а грусти прибавляется.
– Ну и почему? – спросил Антон.
– А потому, дружок, – обрадованный тем, что заинтересовал-таки Антона, быстро-быстро заговорил Метрополитеновский, – а потому что слово "алё" в русском языке появилась путем калькирования с английского "хеллоу". – Метрополитеновский с хитрой многозначительной улыбкой поглядел на Антона. – Понимаешь теперь?..
– Нет, не понимаю! – пожал плечами Антон.
– Ну
– Ну?
– Баранки гну! – раздраженно передразнил Метрополитеновский. – Ясное дело, от слова ХЕЛЛ, что п- ихнему АД означает, теперь понял?
Вошел Пекарь.
– Этому еще к папаше его надо съездить, – кивнул Пекарь на Антона, – до того как ему кердык делать, надо ему к папаше…
– Ну так и отпусти его, – сказал Метрополитеновский, – пусть съездит, про папашу своего единоутробного всю правду-матку разузнает, а то ведь как это без отца всю жизнь прожить, это непорядок!
Вагон дернуло…
Антон проснулся и вдруг понял, что проехал "Техноложку".
– Двери закрываются. Следующая станция "Фрунзенская", – прохрипела в динамиках брутальная, похожая на Бони Тайлер, дикторша.
– Простите, – Антон запоздало рванулся было к дверям, но те, зашипев, сомкнулись у него перед самым носом. Зря только женщину отталкивал.
– А не надо было проклинать, – послышалось ему.
– Что? – переспросил Антон, посмотрев на женщину.
– Не надо было спать, – буркнула женщина, обращаясь даже не к нему, а к какой-то другой пассажирке. – Напьются этого пива, их разморит и спят потом, не мужики, а тесто какое-то…
Идея разыскать отца пришла ему в голову тогда, когда после нескольких месяцев Анькиных стараний, мать окончательно свезли в дурдом на Пряжку.
– Папа умер, когда ты был совсем маленький, – говорила мать.
И Антошка верил.
"Папа умер, когда я был совсем маленьким", – повторял он как заученное. До пятого или до шестого класса повторял, покуда однажды соседка по их коммуналке Вера Федоровна не сказала как-то со зла… То ли потому что поругалась со всеми из-за очереди на уборку мест общественного пользования, то ли у нее снова майонез из холодильника пропал… Но сказала: "Пригуляла тебя мамаша твоя, выблядок ты. Папаша твой женатый был, с мамашей твоей гулял, понимаешь?
Забеременела она, а он, папаша твой, жену свою не бросил, так что жив он, живехонек. А помер бы, так ходили б к нему на могилку, разве не так? А вы что?
Ходите разве? Ты его могилу то видал?"
Антоха ревел тогда весь вечер.
А потом, когда мать пришла со сверхурочных своих, спросил:
– Мам, а мам, а где папка мой похоронен?
Мать тогда все сразу поняла.
И полгода с Верой Федоровной на кухне не здоровалась.
А Антошке от этого легче, что ли?
Он тогда узнал, что это самое мерзкое и неприятное слово "выблядок", оказывается, имеет к нему, к Антону, самое прямое отношение.
И Антон забоялся.
У него появился страх, что теперь все в школе и во дворе узнают про него. Про него и про мать. Что она пригуляла, а он у нее – выблядок.
И жуть охватывала нежное детское сердечко, что вот выйдет он на двор, а все ребята в спину ему будут шептать… Это слово будут шептать.
В свидетельстве о рождении Антона в графе "отец" фиолетовыми чернилами хорошим женским почерком с наклоном было написано: "Добровольских Игорь Петрович"…
Значит…