Транссибирский экспресс

Михалков Никита Сергеевич

— Дорогой сосед, — поклонившись, сказал Фан, — у меня сегодня удачный день, и посему прими от меня этот подарок. — Он протянул Штольцу вино.

Штольц покраснел от удовольствия, для порядка стал отказываться. Фан перебил его:

— Я зайду к тебе?

Штольц подхватил Фана под руку, провел к себе в кабинет и положил перед ним кипу газет.

Фан подсел к телефону, посмотрел на часы. У него оставалось еще три минуты.

Чадьяров ежедневно читал газеты в кабинете Штольца. Конечно, Штольц и мысли не допускал, что господин Фан читает что-нибудь, кроме объявлений о продаже антиквариата.

Но и это держалось под большим секретом. Дело в том, что господин Штольц был посвящен в новую коммерческую затею Фана — открыть в Харбине крупный антикварный магазин. Теперь Штольц понял, зачем господин Фан приваживал у себя русских эмигрантов: они могли стать потенциальными поставщиками ценных и редких вещей. Кое-что Фан уже приобрел, но хранил пока у Штольца. Как объяснял сам господин Фан: не стоило Коврову знать истинных размеров его доходов.

Чадьяров быстро и внимательно проглядывал газеты. Как ни был взволнован он ожиданием предстоящего разговора со связным, мозг работал четко и хладнокровно. Казалось бы, последние события в Японии непосредственно его не касались, но профессиональная интуиция подсказывала, что трагедия, связанная с семьей Камато Куроды, есть не что иное, как попытка изменить внешнеполитический курс страны, а может быть, повлиять на изменение соотношений сил на международной арене.

Ясно одно: гибель Куроды — политическое убийство. Совершено оно было по несложной схеме: предупреждение, шантаж, убийство дочери, избиение жены и, наконец, убийство самого политического деятеля. Как правило, действия такого масштаба означают серьезные изменения, и, судя по всему, не в лучшую для Страны Советов сторону: прогрессивные взгляды господина Куроды были известны многим.

Стрелка часов подобралась к девяти. Чадьяров отложил газету, снял трубку телефона:

— Отель «Насиональ»? Мне тридцать седьмой...

Телефонистка попросила подождать, и через несколько секунд в трубке послышался мужской голос.

— Добрый вечер, — сказал Чадьяров, — я по поводу рулетки. — Некоторое время он слушал, что ему говорили, потом сказал: — Я понял, я готов... — Вновь помолчал, слушая. — В любой момент... — Задумался, что-то прикидывая в уме, и произнес: — Пяти дней хватит... Вас понял. Хорошо, в это же время... Доброй ночи! — Бережно, двумя руками, он положил трубку на рычаг.

Из телефонного разговора Чадьяров узнал свое задание: в центре внимания должен находиться «Фудзи-банк». Следующая связь через пять дней.

Видимо, в Москве уже известно, что «Фудзи-банк» — самая серьезная организация в Харбине. Может быть, приезд Хаяси и Сугимори знаменует начало какой-то серьезной операции. Конечно, в Центре не могли знать, что Чадьяров подобрался к банку вплотную. Несколько месяцев назад помощник управляющего банком намекнул Фану на возможность более близкого общения, но тогда Чадьяров сделал вид, что не понял намека, а вот теперь настала пора...

На другой день он снова пришел к Штольцу. Тот был любезнее обычного: утром Шпазма сообщил ему, что хозяин разрешил отдать старые софиты господину Штольцу бесплатно. Правда, Шпазма всячески намекал на свое содействие, но Штольц предпочитал таких намеков не понимать. На софитах он сэкономил приличную сумму, и видеть господина Фана

ему было приятно. Он проводил его в свой кабинет, как всегда, оставил газеты и вышел.

Чадьяров запер дверь и подошел к зеркалу, висевшему на стене. Это было одно из антикварных приобретений господина Фана. Чадьяров аккуратно снял его, положил на пол, тыльной стороной вверх.

Задняя стенка оказалась съемной. Чадьяров отложил ее в сторону. Под ней был лист картона. Лист этот состоял из двух склеенных половинок, разделив которые, Чадьяров вытащил старую, выцветшую фотографию. Три красноармейца стояли обнявшись на фоне плохо нарисованной балюстрады. Чадьяров в центре. Фуражка лихо сбита на затылок, гимнастерка выгорела, на темном от загара лице в ослепительной улыбке белеют зубы.

Фотография была сделана сразу после боя за станцию Рыбачья. В том бою Чадьярову повезло: осколком ему срезало пряжку на ремне, да так срезало — словно бритвой, а на гимнастерке даже следа не осталось. Этот ремень долго еще висел у Чадьярова дома на стене.

И опять, так же как и в тот далекий день, когда они втроем пришли в уездную фотографию, Чадьяров остро, как будто это случилось вчера, почувствовал горькую досаду: рядом не было Испанца. Испанец в те дни с другим отрядом находился далеко, и увиделись они только через месяц.

Чадьяров собрал зеркало, повесил на место. Некоторое время смотрел на фотографию, потом аккуратно порвал ее на мелкие кусочки, сунул в карман и вышел из кабинета Штольца.

В «Лотосе» он поднялся к себе, высыпал клочки фотографии в мусорную корзину, свободно опустился в кресло, стоявшее у письменного стола, и только тогда крикнул в дверь:

— Шпазма! На доклад!

Шпазма постучался, но, не дождавшись ответа, вошел в кабинет. Вид у него был жалкий, волосы растрепаны, галстук съехал на сторону, рубашка — без двух пуговиц. Хозяин кабаре с интересом уставился на Шпазму:

— Ты в зоопарке был?

— Был, в Одессе... — не сразу понял Шпазма.

— А чего сбежал, плохо кормили? — Фан расхохотался: — Ты посмотри на себя.

Шпазма торопливо одернул пиджак, пригладил волосы.

— Собственно, — начал он, — это уже вертеп какой-то... — И стал подробно рассказывать об очередном утреннем скандале.

Чадьяров тем временем встал, прошел в ванную.

Илья Алексеевич заметил клочки фотографии в мусорной корзине сразу, как вошел, и тут же почувствовал необъяснимый ужас: клочки фотографии предстояло украсть. Другого выхода не было. Но что это сулило ему, Шпазме?..

Из ванной доносился шум воды, Шпазма машинально продолжал рассказывать о скандале в кабаре, со страхом поглядывая на корзину с обрывками фотографии и все еще не решаясь к ней подойти.

Чадьяров промокнул полотенцем чисто выбритое лицо, налил в ладонь одеколона, с удовольствием провел по щекам и шее.

— Хватит! Надоело! — прервал он доносящийся из-за двери рассказ Шпазмы.

Фан вышел из ванной. Он был гладко выбрит, причесан, от него пахло дорогим одеколоном.

Шпазма стоял у самой двери, бледный, с подрагивающими губами, и смотрел в сторону хозяина, стараясь не встретиться с ним взглядом.

— Надоело, Шпазма, — повторил Фан. — Кто доплывает до берега? А? Помнишь?