Траумновелле. С широко закрытым глазами
Шрифт:
— Не оборачивайтесь. Еще не поздно уйти. Вы здесь чужой. Если это откроется, последствия будут ужасны.
Фридолин в испуге замер. Первую секунду он был близок к мысли внять предупреждению. Однако любопытство, соблазн и, прежде всего, гордость были сильнее любых опасений. И он, не оборачиваясь, отрицательно покачал головой.
Голос сзади него зашептал:
— Мне жаль вас.
Теперь он обернулся. Сквозь маску виднелся блестящий алый рот, темные глаза внимательно смотрели на него.
— Я остаюсь, — сказал он героическим тоном, о существовании которого у себя ранее не подозревал, и снова отвернулся. Чудесное пение нарастало, но музыка зазвучала
Но каждая из этих женщин оставалась волнующей загадкой, скрытой под черной маской. В невыразимом восторге смотрел Фридолин на них и чувствовал, как в нем поднимается волна мучительного желания. Все остальные, вероятно, чувствовали тоже самое. Вздохи восторга переросли в стоны, словно от невыносимого страдания; у кого- то вырвался крик, и внезапно все, кто был в зале, бросились к женщинам, которые встречали их безумным, призывным, похотливым смехом. Все происходило с головокружительной быстротой; мужчины были уже не в монашеских рясах, а в ярких, праздничных — белых, желтых, голубых, красных — костюмах кавалеров. Фридолин был единственным, кто остался в костюме монаха, он забился в самый дальний угол вблизи Нахтигалла, который сидел к нему спиной. Фридолин хорошо видел, что у Нахтигалла на глазах повязка, но одновременно ему показалось, что он заметил, как из-под повязки глаза пианиста сверлят висящее напротив высокое зеркало, где отражались кавалеры с обнаженными танцовщицами.
Внезапно одна из них оказалась рядом с Фридолином и прошептала (до сих пор никто, словно голос тоже должен был остаться тайной, не произнес ни одного громкого слова):
— Почему скучаете в одиночестве? Почему не принимаете участия в танце?
Фридолин заметил, что двое кавалеров в другом углу внимательно наблюдают за ним, и предположил, что эта женщина — у нее была стройная мальчишеская фигура — была подослана, чтобы проверить и испытать его. Он протянул руку, чтобы привлечь ее к себе, как вдруг другая женщина, отделившись от танцующих, направилась к нему. Он сразу понял, что это была та, которая ранее предупреждала его. Она держалась так, словно увидела его в первый раз, и громко прошептав, чтобы ее было слышно в углу: «Ты наконец вернулся?» — весело рассмеялась.
— Все напрасно, я тебя узнала, — сказала она, обращаясь к стройной: — Оставь нас на две минуты. Потом, если захочешь, он твой — до утра, — и, наклонившись к ней, с радостью сказала: — Это он, да, это он.
— Правда? — спросила та удивленно и снова вернулась в угол к кавалерам.
— Не спрашивай, — велела женщина Фридолину, — и ничему не
— Я увижу тебя снова?
— Нет, это невозможно.
— Тогда я остаюсь.
Дрожь прошла по ее нагому телу. Эта дрожь передалась Фридолину, он почувствовал себя опьяненным.
— А чем я рискую? Не больше, чем своей жизнью, — сказал, он. — Сейчас ты мне дороже жизни.
Он взял ее руку и попытался привлечь женщину к себе. Она снова в отчаянии прошептала:
— Уходи!
Он рассмеялся и услышал свой смех в отдалении, как это бывает во сне.
— Теперь я, кажется, начинаю понимать, куда я попал. Вы все здесь не для того ли, чтобы своим видом сводить с ума. Ты просто играешь со мной, хочешь окончательно лишить меня рассудка.
— Уходи, иначе будет слишком поздно.
Но он не хотел ее слушать.
— Разве здесь нет потаенных покоев, в которых могут уединиться пары, нашедшие друг друга? Что-то непохоже, что вскоре кавалеры, галантно поцеловав дамам ручки, вежливо распрощаются и удалятся.
И он указал на соседнюю залу, где в лучах ослепительного света под неистовые звуки рояля кружились пары. Разгоряченные белые тела обвивали голубые, красные, желтые костюмы. Ему казалось, что сейчас никому нет дела до него и женщины рядом с ним. Они стояли совсем одни в почти темном зале.
— Напрасные надежды, здесь нет никаких покоев, как ты себе воображаешь. Это последний шанс. Беги!
— Пойдем со мной.
Она резко, словно в отчаянии, покачала головой. Он снова рассмеялся и не узнал своего смеха.
— Ты смеешься надо мной? Неужели эти мужчины и женщины пришли сюда только для того, чтобы разжечь друг в друге огонь страсти, а затем отвергнуть? Кто может тебе запретить уйти со мной, если ты хочешь?
Она тяжело вздохнула и опустила голову.
— А, теперь я понимаю. Это наказание для тех, кто проник сюда без приглашения. Вы не смогли бы придумать ничего более жестокого! Отмените приговор, помилуйте меня, придумайте другое наказание, но только не говорите, что я не могу уйти с тобой!
— Ты сумасшедший. Я не могу уйти отсюда ни с тобой, ни с кем-либо другим. И тот, кто стал бы преследовать меня, поплатился бы моей и своей жизнью.
Фридолин почувствовал, что у него начинает кружиться голова, его рассудок и чувства будоражила, возбуждала и пьянила эта женщина, ее благоухающее тело, царившая здесь атмосфера, преисполненная таинственной, загадочной чувственности. Он чувствовал себя одновременно опьяненным и алчущим от всех событий этой ночи, ни одно из которых так ничем и не закончилось, от себя самого, от своей смелости, от бурлящего в нем ощущения перемен.
Он дотронулся рукой до покрывала, скрывавшего ее голову, словно хотел сорвать его.
Но она схватила его за руку.
— В одну из ночей кому-то из присутствующих пришло в голову сорвать у одной из нас покрывало с головы во время танца. С него сорвали маску и выставили вон.
— А что стало с женщиной?
— Вероятно, вы читали о красивой молодой девушке… Это случилось всего несколько недель назад. Она приняла яд за день до своей свадьбы.
Фридолин вспомнил заметку в газете и назвал имя. Не та ли это девушка из княжеского дома, которая была помолвлена с итальянским принцем?