Трав медвяных цветенье
Шрифт:
Ещё бы!
Но всё было жутко-сладко! Боже мой! Трепетавшие юные прелести! Прямо-таки язвящие огненные стрелы жадных губ! Обессилившее безвольное тело! Эта лакомая сочность! Нежная мякоть! Дальше – больше. Вот уж лемех плуга вонзился в тучную пашню и провёл первую борозду! Ну – а с первый борозды – пошла себе пахота! Мелкой зябью, глубокими пластами. Досыта, до одури, совсем по-сумасшедшему. Пока не пронзила обоих острая сладость, и внезапный покой не пресек зыбкое сознание.
И всё это без конца перебирал Стах в памяти. Не
– Что это было? – едва слышно спросила Лала, наконец, обретя рассудок. При потере которого – всё же меркнувшим слухом уловила она нежданные клятвы, и странное Стахово противоречие побудило в ней теперь сомненья. Вот тогда – Стах с широкой улыбкой взглянул на неё – и засмеялся. И потом – смеялся то и дело. Смеялся много. Оттого, что было ему весело. Был он счастлив. И вообще – всё прочее просто не имело значения.
– Что это было? Голубка чистая! Что это было! Ха-ха-ха-ха-ха!!!
Что это было – Стах не раз потом объяснял ей на мятных и прочих полянах, пока они жили у Нунёхи, старушки строгой и на грех смотрящей горестно. Впрочем, при всём своём нюхе – похоже, не распознала его бабка. Может, с возрастом притупилось чутьё. А может, просто забыла, как оно пахнет. Скромно держался молодец и спал на сеновале – старушка была довольна и покойна. Только печалилась о недоле молодых. И как понадобилось Стаху по делам в Смолу двинуться – проводила с попутным благословением и слезами прощальными.
Не знала старушка про грех. А грех имел место. Не освящала церковь сей брак! И бесы наверняка высунули хвосты.
Стах помнил, как недавно, в лесах-болотах молитвы покаянные твердил. На душу временами тяжесть наваливалась: «Не дело, Стаху, сделал! Совратил девицу-то». Писание вспомнилось: «А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему жерновный камень на шею и бросили его в море».
«Так ведь не девица же!» – мелькнула спасительная мысль, но Стах не успел поймать её за вертлявый хвост, как тут же ливанул ему на голову холодной воды ушат: «Девица, не девица – а невинная была! А ты – в грех поверг!» – «Ох…» – стонал молодец.
Стоналось порой. А всё же – счастье рассеивало всякие сомненья. Таково его свойство. Сияньем своим – уничтожать любые тёмные пятна, звучаньем – стоны заглушать. Да и было что-то такое – явно благоволящее молодым в медовый месяц – что не привело им оказаться на Песчаной улице минутой раньше.
Стах постучался в гостиницу, только что покинутую бдительными Гназдами… Об этой обители он знал ранее, однако не было частой нужды тут останавливаться, и хозяин, плотный невысокий человек с хитроватым взглядом, его не помнил. На пытливый взгляд Стах не обратил внимания. Понятно, что владелец постоялого двора присматривается к посетителям.
–
Хозяин задумчиво окинул взглядом женскую фигуру и попытался проникнуть взором сквозь кисейные покровы. Это ему не удалось, а Стах ничем не выделялся из прочих проезжающих. Любопытного пара не представляла – разве, деньги, которые из неё стоит вытянуть, а на это у хозяина был талант.
И он кивнул:
– Да, почтенный…
И провёл чету в верхнюю, довольно путаную, галерею, окружающую двор, в который въезжали телеги, и где пристроил Стах кобылку. В глубоком закутке пред ним открылась незаметная дверь. «Пока неплохо, – подумал Гназд, – что дальше?»
Дальше оказались две каморки, где была печь, чан для воды, который наполнял водовоз, не тревожа жильцов, и жёлоб для слива. И чем хозяин больше всего порадовал Гназда – крылечко имелось, да безо всяких лестниц, по которым тёмные личности забраться норовят. Балкон иначе называется. Новшество латинское. То бишь, в отсутствие Стаха не придётся Лале из покоев выходить. И засов надёжен.
Гназд холодновато кивнул и пошёл с владельцем торговаться. Тот заломил дорого. Это понятно. Раньше Стах подобных камор не снимал. И вообще – никаких не снимал. Так… как исключение. Впервые столкнулся молодец с таким явлением, как плата за жильё. Впервые прикинул, что не простое дело – ездить по свету с женой. Если раньше – пути обогащали Гназда, то теперь оно в копеечку стало. Но делать нечего. А казна позволяла.
Хозяин перечислял:
– Дрова будут. Угощенье какое – только заказывай! Бабу пришлю – прибираться.
– Вот сейчас, – перебил Стах, – один раз пусть обустроит – и не больше. Так что – бабу отчисляй!
«А нечего глазеть да вынюхивать!» – подумал про себя. Так хозяин и понял.
Препираться с ним пришлось упорно, но, в конце концов – по рукам ударили. Эти же руки радостно потирал тот, уже скрывшись за углом, когда отправился отдавать приказы. Притом – что скосил Гназд половину из первоначально заломленной цены. Мол, пустовала камора, да и деньги – без промедленья.
Громоздкая баба принесла кипу белья, одеял-перин, прошлась тряпкой начисто, подала хороший ужин на стол и самовар – и вслед за тем Стах выставил её да двери запер.
– Всё! – улыбнулся Лале, – наконец, одни мы – и никто нам не помеха.
Их сразу же повлекло друг к другу, и тут же заплелись они, что стебли цепкие, и на постель оглянулись свежезастланную. Спи-отдыхай, душа-радость, только с дороги откушай, голодный, поди… А постель – погоди. Постель ещё прочувствовать надо. К ней стоит не торопясь подвигаться. Потому как – до сей поры – по-супружески они ещё не спали. Теперь, здесь, ни единая душа не воспрепятствует…
– А завтра, – шепнул Стах затрепетавшей возлюбленной, – устроим пир свадебный! На двоих!