Трава и солнце
Шрифт:
– Ты куда так торопишься, Аверчик?
– остановила она его.
– Давай походим.
– Зачем?
– спросил Аверя.
– Поговорить хочется. Давно не видала тебя.
– Как-нибудь в другой раз.
– Слушай, а ты знаешь, что...
Целый час пробродил он с Алкой, и у нее ни на минуту не закрывался рот. Потом, когда все главные новости были выговорены и ничего интересного нельзя было ждать, Аверя отделался от Алки, сославшись на то, что отец велел прийти сегодня пораньше. А сам полетел
Как вот только лучше подъехать к ней, как объяснить, чтоб правильно поняла: совсем не из корысти хочет он раздобыть эти иконы - все ребята будут нырять и плавать с этими ластами и маской. Можно даже через Маряну организовать секцию подводных охотников...
Спрятав под лопухом своего огородика то, что дал ему Лев, Аверя зашагал к домику Фимы.
Он шел по кладям, подыскивая слова помягче и поубедительнее, и вдруг услышал крик.
Кричала Фимина мать. Крик был хриплый, надрывный и какой-то слепой. Какой-то яростный и дикий был этот крик. И вслед за ним - плач. Ее, Фимин, плач.
– Убить тебя после этого мало! Убить!
Следовали громкие удары кулака, а может, и палки обо что-то мягкое, живое, и слышался плач. Он то прерывался, то возникал. Это был плач взахлеб, горький и тяжелый. Фима что-то кричала сквозь слезы, что-то твердила. Но удары заглушали и прерывали эти слова и плач.
Аверя ринулся обратно. Он бежал по кладям к Дунаю, бежал и только сейчас начинал понимать, что наделал. Он бежал к мосту через Дунаец, бежал к воротам рыбозавода.
Старичок вахтер, сидевший на ящике из-под рыбы, знал Аверю и пропустил. Аверя пробежал вдоль коптильни, мимо грязноватой горы крупной соли. Пересек путь автокара, перевозившего из цеха в цех рыбу, и подбежал к причалу, что у посолочного цеха.
Здесь под навесом орудовали три работницы - принимали с фелюг и взвешивали рыбу. Маряна в жестком фартуке на черном халатике и резиновых сапогах поливала из шланга огромных, только что выпотрошенных белуг, лежавших на тележке.
Тугая струя шланга хлестала по спинам и мордам, раздвигала створки вспоротых животов и вымывала кровь.
Аверя схватил Маряну за рукав и громко зашептал:
– Маряша, идем... Фимку убивают...
Маряна направила струю шланга в пол, и струя остервенело забила по резиновым сапогам подруг.
– Мамка ее... Совсем озверела... Кабы успеть...
Маряна сняла фартук, развязала сзади тесемки халата.
– Девки, - сказала она, - мне тут отлучиться надо на часок. Если будут спрашивать, наплетите чего-нибудь.
– Опять твои пионеры?
– Толсторукая рыжая Кланя покосилась на Аверю и затараторила: - Ох, Маряша, дивлюсь я тебе. Или делов других нету? Таких парней отшиваешь! Ну чем плох Сашка? А этот инженер из лаборатории... Остаться тебе вековухой...
– Слыхали, что просила?
Из дежурки посолцеха вышел толстый
– Маряна, ты нам нужна... На подходе "Байкал". На нем две белуги икряные, килограмм по полтораста, надо обработать.
– Иван Сидорович, - сказала Маряна, - через час приду... Вон Маруська не хуже меня примет. Она...
– Я не хочу, чтоб Маруська. Опять не как зернистая пойдет, а как паюсная...
– Иван Сидорович, не заставляйте меня...
– Если уйдешь...
Маряна швырнула халат на тачку, закинула руки, поправляя волосы, и туго обтягивающее ее штопаное платьишко угрожающе затрещало.
– Уже ухожу.
И пошла через двор завода, пошла быстро и решительно, а за ней, едва поспевая, припустился Аверя. Он бежал рядом и, задыхаясь, рассказывал все, что слышал в Фимином дворе.
– Ну что они хотят от нее?
– словно сама у себя спрашивала Маряна. Думала, оставили в покое, так нет...
Платочек на ее волосах рвался и хлопал концом, платье отскакивало от коленей - так быстро она шла.
Потом шаги ее замедлились. Вот и ограда Фиминого дома. Вот сам дом.
Маряна остановилась.
Из-за ограды доносился плач. Он уже не был прерывистым. Теперь он был ровным и горьким.
– И за что она ее так?
– шепотом спросила у Авери Маряна.
Аверя уткнул в доски кладей глаза.
– Не знаю, - едва выдавил он.
Солнце уже клонилось к закату, было тихо, где-то в соседнем ерике под днищем плывущей лодки хлюпала вода, а они, Маряна и Аверя, стояли у ограды, точно не знали, что делать. Кроме плача, со стороны домика доносились два женских голоса: крепкий, зычный, непримиримый и надтреснутый, скрипуче-старческий.
– Пойдем отсюда, - неожиданно сказала Маряна и повернула назад.
Он схватил ее за руку и не пустил:
– Зачем же я бегал за тобой? Ты должна зайти к ним и поговорить... Она ведь из твоего отряда-то, Фимка...
– Я не знаю, о чем и как с ними говорить, - тихо сказала Маряна.
– Да и не послушают они меня... Напорчу только, - и медленно пошла прочь от домика.
Аверя не стронулся с места. Он остался стоять, где был.
– Маряна, - громко зашептал он, - вернись... Ведь если не ты, так кто ж другой?
Она уходила все дальше.
– Струсила! Забоялась и струсила!
– закричал он вслед.
– А мы-то, мы-то, дураки, мы считали тебя...
Маряна, наверно, ничего уже не слыхала, потому что была далеко.
Он стоял, и ему было стыдно. Стыд жег его. Раскаленным докрасна гвоздем входил в его сердце. Ведь он не сказал Маряне, в чем дело, не признался... Какое имел он право кричать ей такое!
Аверя постоял еще немного у ограды, свесив голову, и поплелся домой. Но не успел он сделать и десяти шагов, как все понял и сообразил.