Травля русских историков
Шрифт:
Организация имела руководящий президиум из семи человек, куда зачислил и меня Платонов. Президиум состоял из следующих лиц: председатель Платонов, секретарь на правах члена президиума Измайлов, члены президиума Лихачев, Любавский (Москва), Бузескул (Харьков), Грушевский (Киев), Крачковский и я, Тарле. Членами организации были следующие лица: Андреев, Измайлов, Рождественский, Дружинин, Васенко, Егоров и другие, фамилии которых вспомню. Средства на работу организация, в лице Платонова, получала от Цейхлина. Размер получаемых сумм на работу организацией мне точно неизвестен, но знаю, что в них отчитывался сам Платонов.
Одновременно мне известно, что Платонов посылал регулярные отчеты о работе организации через Мерварта,
Это предприятие было искусно замаскировано необходимостью и большим научным интересом к ископаемым «готского города». Результаты, полученные от этого предприятия, с точки зрения научной равны нулю. Добавлю, что к членам организации принадлежал Карский, Жебелев С. А., Ляпунов, Сперанский, Богословский, Вернадский, Крылов, Щербатской, Романов, Шебунин, Петров, Коврайский, Раевский, Заозерский, Анциферов, Мария Платонова. Из числа белоэмигрантов входили Краевич, Ростовцев, Струве, Маклаков, генерал Лохвицкий, Нольде, Вернадский (Г.), Гессен, Изгоев, Васильев»{196}.
Отношения, которые сложились к этому времени у Е. В. Тарле с начальником Секретно-оперативного управления Ленинградского ОГПУ С. Г. Жупахиным, были вполне доверительными. «Уважаемый Сергей Георгиевич! — обращается к нему Е. В. Тарле 12 марта 1930 г. — Я желал бы дать дополнительные ответы на поставленные вопросы и вполне принимаю Вашу формулировку по первому вопросу. Сверх того, хотел бы дополнить одно из моих прежних показаний. Очень обяжете, если сегодня вызовите на допрос. Академик Е. В. Тарле»{197}.
Таким же доверительным является и заявление Е. В. Тарле С. Г. Жупахину от 7 апреля 1930 г. «… Идет уже третий месяц моего заключения, — пишет он здесь, — и я не буду говорить, как оно отражается на жестоко мучающей меня каменной болезни, вызывающей теперь гораздо более резкие явления, чем два месяца тому назад. И, помня Ваши слова, что ни одного лишнего дня Вы меня в заключении держать не будете, я, естественно, переживаю очень мучительно и больно новые и новые недели моего заключения.
Я нисколько не сомневаюсь, что после документа, врученного Вам последний раз, когда мы виделись (28 марта. — Б.В.) и Вас удовлетворившего, остается еще очень немногое, чтобы совсем устранить те препятствия, которые, по-видимому, стоят на пути к моему освобождению»{198}.
«Глубокоуважаемый Сергей Георгиевич, — читаем мы в другом заявлении Е. В. Тарле к С. Г. Жупахину. — С чувством, близким к отчаянию, я узнал, что Вы не хотите лично со мной говорить… Я твердо решил все сделать, чтобы вполне удовлетворить следствие»{199}.
Неловко и больно читать эти строки знаменитого ученого. Согласившись, что самое поразительное, так легко в обмен на свое гипотетическое освобождение на сознательный оговор своих учеников, коллег и друзей, Е. В. Тарле пошел, что называется, на сделку с дьяволом, и иначе как аморальным его поведение в ходе следствия назвать трудно.
Как и следовало того ожидать, «роман» Е. В. Тарле с С. Г. Жупахиным закончился предъявлением ученому официального обвинения. 15 апреля 1930 г. начальник IV отделения Секретного отдела
Итак, обвинение Е. В. Тарле было предъявлено. Какова же была его реакция на этот шаг со стороны следствия? Увы, Е. В. Тарле и тут повел себя совсем не так, как С. Ф. Платонов в подобной ситуации! Если тот боролся и рьяно защищал своих друзей и учеников от обвинений, возводимых на них следствием, то Е. В. Тарле, напротив, действовал со следователями рука об руку и в буквальном смысле слова топил своих бывших коллег, надеясь заслужить тем самым у чекистов прощение и освобождение.
«Организация, насколько я могу судить, — показывал он 15 апреля 1930 г., — зародилась в 1926 г., собирались у Платонова, бывали Рождественский, Лихачев, Богословский, Андреев, Васенко, потом Измайлов. Разговор шел и на общеполитические, и на университетско-академические темы… Когда приезжал Бузескул, говорилось об уродливых сторонах крайней украинизации (преследования русского языка и т. п.).
Своими мыслями и предположениями члены организации делились непосредственно с Платоновым, который вообще не любил собраний, обсуждений и т. п., а всегда и во всех положениях, не только в данном случае, любил действовать келейно, с глазу на глаз, путем отдельных своих разговоров с отдельными людьми. Это — интриган и по натуре, и по всем ухваткам…
Привлекши меня, Платонов спешил, где было нужно, впихнуть мое имя. Я спешу прибавить, что, говоря это, нисколько не желаю умалить свою вину, что я позволил себя привлечь людям, с которыми и по настроениям, и по симпатиям, и по всему прошлому ровно ничего общего не имел. Правда, за последний год я стал очень отходить от них, некоторые (Рождественский, Измайлов) стали мне определенно противны, с самим Платоновым я виделся очень редко и, конечно, я бы ушел от них вовсе»{201}.
Несмотря на видимую готовность Е. В. Тарле к сотрудничеству, следствие было, тем не менее, не вполне довольно им. Во всяком случае, непосредственно работавший с Е. В. Тарле С. Г. Жупахин упрекнул его однажды в том, что он, в сущности, только подтверждает чужие показания, а оригинальных разоблачений своих бывших коллег не дает. Другими словами, от Е. В. Тарле требовали поднапрячься и творчески подойти к процессу. Что тут началось!
«Глубокоуважаемый Сергей Георгиевич! — разразился 17 апреля письмом к нему донельзя оскорбленный академик. — Я в полном смысле потрясен тем, что Вы поняли мои слова так, что я только «подтверждаю» чужие показания! Я хотел сказать, что мои показания подтверждаются по существу другими. И я ведь тотчас же поправился и разъяснил. И на другой день, когда снова приехали оба начальника, снова категорически повторил, что мои показания совершенно самостоятельны и ни от каких других показаний независимы. Но если хоть невольно, каким-нибудь неловким построением фразы, я возбудил Ваше неудовольствие, — простите, это значит вышло совершенно помимо моей воли и намерения.