Травля русских историков
Шрифт:
3. УТРАЧЕННЫЕ ИЛЛЮЗИИ: Е. В. ТАРЛЕ В БОРЬБЕ ЗА СВОЕ ОСВОБОЖДЕНИЕ (1930–1932 ГГ.)
Можно много говорить о нравственной уязвимости поведения Е. В. Тарле в ходе следствия. Однако в главном — остром и проницательном уме — ему отказать вряд ли возможно. Близкое общение со следователями показало Е. В. Тарле, что их обещания на скорое его освобождение в обмен на сотрудничество мало чего стоят. Другое дело, если бы ему удалось убедить высшее руководство страны в целесообразности его освобождения в целях дальнейшего использования как специалиста в интересах Советского государства. С этим связано появление четырех основных заявлений Е. В. Тарле, направленных им в коллегию ОГПУ: от 10–11
Основной лейтмотив первого заявления{215}, т. е. 10–11 августа — указание на возможные области использования его (Е. В. Тарле) советской властью в случае освобождения: участие помимо научной и педагогической работы в редактировании многотомного издания дипломатических документов начала XX века; организация в Советском Союзе при помощи Тарле Всемирного съезда архивных деятелей. Помимо того, Е. В. Тарле развивает новые и явно фантастические планы своей будущей деятельности на пользу советской власти, начиная с написания книги по истории профсоюзного движения в Западной Европе и кончая организацией при Академии наук некоего Института конъюнктурных экономических и политических исследований зарубежных стран.
«Тут опять скажу, — пишет Е. В. Тарле, — что если дело мое будет ликвидировано без опубликования и шельмования моего имени, если мой авторитет останется непоколебленным, если врагам СССР, которые являются Теперь и моими врагами, не будет дана возможность инсинуировать и заподозревать меня, то это даст мне громадную силу, огромные возможности. Мой авторитет в данный момент, поскольку речь идет об осуществлении моих обеих программ и этого дополнения к ним, является уже не только моим личным достоянием, но и достоянием СССР, полезностью для СССР. Если вы спасете меня и мое имя в этот момент, то последствием будет самая неустанная, обширнейшая по захвату и размерам моя деятельность, которая — вспомните мои программы — сейчас во всей полноте мало кому доступна.
Не подрывайте же силы рабочего, который стремится на нужную, трудную и разнообразную работу и твердо знает, что одолеет ее, если ему не нанесут в первый же момент тяжкой, неизлечимой раны. Не отдавайте советской общественности моего имени как имени человека, замешанного в проклятом платоновском деле: вам не очень долго придется ждать того, как это имя будет вписано там, где делается пересчет лиц, активно помогших социалистической реконструкции народной жизни.
Тут внимание к моральному интересу человека, пощада его доброго имени — соединяется с прямой политической целесообразностью. Верните мне теперь же свободу, не предавайте моего имени опубликованию и шельмованию — и последствия вы увидите и услышите очень скоро. Я снова повторяю: как ни обширны зафиксированные пока планы моей будущей деятельности, и ученой, и политической, она будет в действительности еще шире и разнохарактернее, — если и моя программная книга, о которой я уже писал, и мои выступления и действия, о которых подробно писал в свое время и пишу тут, будут приняты с доверием и уважением.
Свои показания я писал для вас, и я себя не пощадил, пусть же это у вас и останется и не убивает меня как раз в тот момент, когда должна была начаться новая и, может быть, наиболее важная и полезная, с социальной точки зрения, глава моей жизни»{216}.
29 ноября 1930 г. Е. В. Тарле была предложена очная ставка с С. Ф. Платоновым, которая, как надо понимать, никак не улучшила его настроения. Очная ставка в виду ее особой важности проводилась с участием сразу четырех следователей: начальника СОУ С. Г. Жупахина, начальника СО М. А. Степанова, зам. начальника следственной части А. А. Мосевича
После взаимного ознакомления и отсутствия «заявлений, препятствующих к очной ставке» со стороны Е. В. Тарле и С. Ф. Платонова, следователи приступили к делу.
«Вопрос к Тарле: «Что Вы знаете по поводу образования военных групп?»
Ответ: «Знаю все от С. Ф. Платонова».
Вопрос: «Что Вы знаете о их составе и вообще о всех подробностях?»
Ответ: «Знаю, что во главе стоял Измайлов, который должен был составить военную группу из бывших офицеров».
Вопрос: «Что о каких военных группах Вам известно?»
Ответ: «Кроме ленинградской говорилось о московской и о южных, в точности не помню, кажется, упоминался Киев».
Вопрос: «Что Вам известно о ленинградской военной группе?»
Ответ: «В ней участвовали знакомые Измайлова, руководителем был Измайлов. Ленинградская группа организовалась первой».
Вопрос Платонову: «Вы говорили Е. В. Тарле, что Н. В. Измайлов еще в 1926 г. приступил к организации группы, производил учет бывших офицеров?»
Ответ Платонова: «Этот разговор не мог быть потому, что о военной группе я узнал от Н. В. Измайлова значительно позднее, и если я говорил с академиком Тарле, то лишь в последнее время. Я такого разговора не помню…»
Ответ С. Ф. Платонова на вопрос о военной группе весьма показателен, так как он хорошо понимал, куда клонит следствие и чем может кончиться для него и для участников «группы» признание этого «факта». Несколько озадаченные ответом С. Ф. Платонова следователи были вынуждены обратиться за разъяснениями к Е. В. Тарле: «К какому времени относится этот разговор и настаиваете ли Вы, что этот разговор был?»
Ответ Е. В. Тарле был следующим: «Да. Такой разговор был, но времени я не помню».
Следующим вопросом следователей стал вопрос относительно состава военной группы, члены которой были названы в свое время Е. В. Тарле, как мы уже знаем, поименно. Теперь следствие хотело удостовериться в правдивости его показаний. «Кто Вам называл фамилии участников военной группы, которые фигурируют в Ваших показаниях?» — был задан ему вопрос. На что Е. В. Тарле отвечал, что фамилии он слышал: «…частью от Богословского (к этому времени покойного. — Б.В.), частью от С. Ф. Платонова, но от кого какие именно», он не помнит.
Однако С. Ф. Платонов в ответ на вопрос к нему: «К какому времени относится его разговор с гражданином Е. В. Тарле?» решительно опроверг Е. В. Тарле. «Никакого такого (осведомительного) разговора не было. Разговор о военной организации относится к самому последнему времени (если у меня вообще был разговор на эту тему с Е. В. Тарле), примерно 1929 г. Каких-либо имен участников не называлось»{217}, — заявил он.
Самым решительным образом отверг С. Ф. Платонов и явно клеветническое измышление Е. В. Тарле о некоем оружии, которое имелось у «организации» и было «спрятано где-то в академических учреждениях», о чем он якобы и узнал от самого С. Ф. Платонова. «Разговор об оружии совершенно отрицаю», — заявил на это С. Ф. Платонов.
Очная ставка Е. В. Тарле и С. Ф. Платонова все более и более превращалась, таким образом, нет, не в поединок двух академиков, а скорее в олицетворение правды и оголтелой лжи, чести и бесчестия. А ведь на дворе уже было 29 ноября 1930 г. Следствие, в ходе которого С. Ф. Платонов был вынужден, в конце концов, взять на себя вину как руководитель «контрреволюционной организации», было уже фактически закончено, и казалось бы, что ему стоило подтвердить показания Е. В. Тарле и тем самым окончательно удовлетворить следствие. Но в том-то и дело, что человек чести даже, казалось бы, в безвыходной, экстремальной ситуации остается все же честным человеком.