Траян. Золотой рассвет
Шрифт:
Следует заметить, что за долгие годы политической деятельности Марк Аквилий вполне свыкся с легким пренебрежением, которое верховная власть публично выказывала к нему и таким, как он. Это холодное, барское отношение являлось необходимым условием политической игры. Тот же Нерон на публике звучно осуждал энергичных и бесчестных доносчиков, клеймил их песнями, сатирой и юмором, но Регул знал наверняка – наступит день и его позовут. Окликнут негромко, но отчетливо. Укажут на жертву, шепнут «фас». Все дальнейшее он брал на себя. Та же негласная договоренность процветала и при Флавии Домициане, как, впрочем, и при Нерве.
Нынешняя ситуация коренным образом отличалась от тех благословенных лет, когда, блаженствуя под тайным покровительством высшей власти, он мог
Эта ситуация казалась странной, до головокружения неправдоподобной.
До испуга…
Страх был пока беспредметен, но, как у всяких впечатлительных, увлекающихся натур, навязчив и мучителен. Впервые перед ним открылась неприглядная сторона его практической деятельности. Неизмеримо вырос профессиональный риск, опасности превысили допустимые пределы. У Регула было много врагов в Риме, слишком много, чтобы быть спокойным, когда начинали пробуждаться такие нелепые для нынешних времен достоинства, как честность, благородство, любовь к ближнему, справедливость, благожелательность. Когда просыпался разум, и многие начинали стряхивать с себя трепетанье и ужас. Эти новые веяния вполне могли разбудить в душах каких-нибудь жалких ничтожеств жажду возмездия. В Риме эта страсть могла вылиться во что угодно – в насильственную попытку лишить его жизни, в хитро закрученную интригу, в результате которой враги ловко подведут его под гнев принцепса и добьются высылки или изгнания. О худшем Регул старался не задумываться, только это было легче сказать, чем сделать. Когда дозволялось публично рассуждать о достоинствах и пороках власти, когда сама высшая власть поощряла дискуссии о ее природе, о четком законодательном разграничении прав государя и гражданина и, что хуже всего, начинала придерживаться этих предрассудков, его прежние деяния ради примера вполне могли быть зачислены в графу злодеяний, а это уже грозило самыми серьезными последствиями для самого сенатора.
Когда страх оформился в четкое, осязаемое ощущение беды, Регул, прежде всего, постарался унять нервную дрожь. Стенания, упреки, жалобы на падение нравов, требования объяснить, почему лицезрение женской попки, пусть даже и вполне овальной и полненькой, теперь приравнивается к религиозному ритуалу – это все для гостей, клиентов, для выступлений в сенате, для судебных заседаний в коллегии децимвиров и на пирах. Для себя же долгие и навязчивые поиски выхода из тупика.
Лазеек было много – отправиться, например, в путешествие, то есть в добровольное необременительное изгнание, затаиться, как поступили многие из его коллег, на пригородной вилле, окружить себя дюжими молодцами и дождаться лучших времен, – однако лучшим решением ему представилась попытка занять какую-нибудь престижную, общественно значимую должность. Это был достойный и, главное, перспективный выбор.
Регул воспарил, размечтался.
Лучше всего получить консульские полномочия. Откажут в консульстве, можно согласиться на преторство. Не повезет с преторством, пусть назначат главой пожарной службы или смотрителем за распределением воды, поступающей по общественным акведукам. Сект Фронтин, нынешний распорядитель, совсем одряхлел, пора и на покой. Неплохо, если власть поручит ему попечительство над детскими домами, в которых за счет государства содержались брошенные дети. Это была почетная и выгодная во всех отношениях должность. В этом случае посягательство на честь или саму жизнь Марка Аквилия Регула могло быть приравнено к государственному преступлению, что само по себе надежно оградило бы его от всяких отбросов. Но как этого добиться, если цезарь и слышать не хотел о вручении Регулу какого-либо
На нужную мысль его натолкнул успех, выпавший на долю такого негодяя и ничтожества как Плиний Младший. В прошлом году этот лизоблюд стал консулом, а теперь его отправили наместником в Вифинию. По случаю назначения на должность и по праву обычая он прочитал в сенате панегирик в честь цезаря, и, пожалуйста, – выдержки из этой тухлой и невнятной речи до сих пор цитируют в гостиных.
Отчего не вывернуть поступок пронырливого Плиния наизнанку? Если цезарь не откликается на его призывы, его следует принудить к этому. Однажды, во время восшествия на престол, ему удалось отвести нависшую во время расправы над доносчиками угрозу. Почему бы вновь не воспользоваться тем же приемом? Обойдем испанца с флангов, поймаем на слове. Траян твердит о справедливости? Замечательно. Вот пусть и вознаградит претендента за возвеличивающий цезаря документ. Итак, сначала панегирик, затем всплеск всеобщего интереса, восхищение публики, далее настойчивые требования достойной награды для автора и, наконец, вынужденная уступка властей.
Марк Аквилий горячо взялся за дело, тем более что ни выбора, ни времени у него не оставалось – весной будущего года предстояла новая кампания против даков. Никто не сомневался, что Траян вновь добьется успеха, тогда к этому, овеянному военной славой приблудному испанцу вообще не подступиться.
Следующий звонок прозвучал в начале зимы, когда император и его ближайшее окружение усиленно занимались разработкой планов кампании будущего года, а общество с нетерпением ожидало дальнейших успехов в Дакии и возрождения славы Рима. Регул ясно осознал, что общество отвернулось от него, даже те коллеги, кто входил в сенатскую оппозицию, старались поменьше общаться с ним. Ясно, что это было сделано по наущению их главы Кальпурния Красса. Эта осмелевшая мразь никогда не мог простить Регулу донос и убийство его родственника, претора Красса Фругия. Теперь Красс, осмелев от бездействия властей, обнаглел настолько, что смеет в открытую науськивать своих сторонников против Регула.
Раздражали также успехи Ларция Корнелия Лонга и подобных ему выскочек, ухитрившихся угодить новой власти. Давно ли этот жалкий калека вот здесь, в его волшебном парке, вымаливал у него прощение, просил руку племянницы? Теперь он считает себя богачом, пускает пыль в глаза количеством рабов, сопровождающих его во время прогулок по Риму, завел привычку посещать званые вечера, которые устраивает императрица, установил в атриуме колонны зеленого мрамора, чем вызвал интерес в высшем обществе. Одним словом, ведет себя нагло. Забыл, наверное, что за ним числится крупный должок.
Слезы выступали, когда сенатор вспоминал о былом могуществе, однако Регулу хватило душевных сил унять раздражение и на время забыть, что эта продажная Волусия до сих пор не удосужилась написать отказное письмо. От ничтожеств не дождешься благодарности, а ведь кто, как не дядя устроил ее свадьбу. Ларций тоже не выполнил своих обязательств, касавшихся его дома на Целии. Наверное, забыл, что никто иной, как его дядюшка, упомянул имя калеки в сенате. Не с этого ли момента началось его возвышение?
Всю осень и зиму, везде, где бы он ни побывал, Регул как бы между прочим сообщал, что пишет развернутую здравицу, посвященную уже достигнутым победам и предстоящим свершениям цезаря. Скромно признавался, на этот раз речь удалась ему как никогда. Совершенство формы следует признать бесспорным, подбор сравнений превосходным, при этом текст отличается редчайшим благозвучием и блистательными находками, такими, например, как сравнение императора с птицей Фениксом, возродившимся во славу Рима. Ничто, написанное до сего дня Катоном, Цицероном, Квинтилианом или этим нынешним… как его, Дионом Златоустом, не может сравниться с этой речью. Публика должна обязательно услышать ее, прочитать, выучить наизусть, затем цитировать. Далее Регул вставлял удачную шутку. Усмехаясь, добавлял – для того чтобы каждый гражданин мог испытать подобное наслаждение, императору необходимо совершить самую малость – назначить Регула консулом.