Тренер Людоеда
Шрифт:
– Наш папаша выступает, – сообщил Жан. – Говорит, что мы все должны радоваться.
– Чему это? – осведомился Виктор. – Дню независимости?
– Само собой, – ответил Жан, – но главное: ему румынка сына родила, – в открытую заливаясь смехом, провозгласил он. – Шестипалого!
– Где шестипалого? – ахнул я.
– На руках! Он говорит, что это божья отметина и к счастью.
– Во, даёт, – прокомментировал Виктор. – Ну что ж, теперь писай кверху от радости.
Не порти народу праздник своим цинизмом, – заметил
Оставив нашу таратайку на площади перед университетом, мы продвигались к той части проспекта – бывшей взлётной полосы, где были сооружены крытые временные трибуны.
– Сейчас твоя затея лопнет, как мой мочевой пузырь во время «кратенькой» речи премьер-министра на открытии учебного года, – заявил Виктор, завидя первую цепь армейского охранения.
– Не дрейфь, прорвёмся! Ты, главное, получше виляй хвостом подобострастия, всем покажи, что я не просто начальник, а царь и бог. Кстати, как здорово, что я не выбросил треногу.
– Кому здорово, а кому…, – немедленно отозвался он, громко пыхтя скорее всё-таки от возмущения, чем от усталости.
Нужно сказать, что мы представляли в это утро колоритную парочку: я впереди в белоснежном тропическом костюме и руки-в-брюки, а сзади Виктор в чёрном шерстяном костюме и белой сорочке с красным галстуком, с тремя фотоаппаратами на шее, моей кинокамерой на левом плече и треногой от теодолита под мышкой.
Всё обошлось как нельзя лучше. Первые два кордона мы миновали без остановки и молча, я только эффектным жестом выхватывал двумя пальцами из нагрудного кармана пропуск и слегка помахивал им. На третьем рубеже перед входом на диптрибуну, почти вплотную к правительственной, офицер службы безопасности всё же тормознул нас и тщательно проверил пропуск.
– Это мой шофёр, – небрежно пояснил я, отвечая на его вопросительный взгляд в сторону Виктора со снаряжением, который к этому времени не только действительно вспотел, но и всем видом изображал усталость и равнодушие.
Офицер удовлетворённо кивнул и отступил в сторону, освобождая проход, видно было, что тренога произвела на него впечатление.
Заметив слева на трибуне среди европейских дипломатов нашего посла, равно как Виталия и Сергея рядом с ним, я тут же повернул направо к азиатским представителям.
– А чего не к своим? – спросил Виктор.
– Тут все малорослые, даже мы с тобой хорошо увидим через их головы.
– Это правда, – оживился он, начиная верить, что затея удалась и есть шанс воочию повидать папашку. – Тебе-то что, – гудел он, – ты уже видел, а мне всё-таки интересно…
– Видел, видел! Мельком и издалека. Чует моё сердце, лучше бы нам совсем его не видеть… А вот и он, лёгок на помине!
По взлётной полосе к трибуне приближался длиннющий лимузин, у которого на плашке вместо номера барельефно выстроились пять звёздочек.
– Во, смотри, – оживился
– Что ты хочешь, если даже Черчилль только его и пил.
Перед лимузином «свиньёй» гнали воздух затянутые в кожу мотоциклисты на «Харлей-Дэвидсонах», сзади гарцевала полурота кентавров в алых плащах: всадники так расфуфырились, что на фоне блестящих фасадов не было видно лошадиных голов.
Лимузин припарковался у ковровой дорожки, маявшийся на противоположной стороне военный оркестр долбанул залихватский марш и явление отца нации народу состоялось.
– Чёрт побери, он же совсем плюгавый, – зашипел Виктор.
– Корявое дерево в сук растёт, – отозвался я.
– Да ещё и хромой!
Я наклонился к его уху и просипел: «Детский стих помнишь? Вдруг из маминой из спальни кривоногий и хромой выбегает… Он притворяется, чтобы палочку в руке оправдать. А это не палочка вовсе, там у ей внутре клинок остренький, он им уши-то и режет неугодным. Так-то. Закрой пасть и снимай аппаратом, а мне дай камеру.»
Виктор закрыл пасть и стал щёлкать затвором фотоаппарата.
Папаша проследовал к своему креслу, перед которым стоял микрофон. Он поудобнее угнездился, прихватил стойку микрофона обеими руками, прочистил горло и в наступившей тишине начал:
«Дорогие соотечественники, любезные гости, дамы и господа! Сегодня великий день нашей истории, десятилетний юбилей независимости. Многие спрашивают нас, чего мы добились, где мы сейчас, с кем мы, какова наша политика? Я хочу сказать, что моя политика – деньги! Кто нам даёт деньги, тот нам и друг. Вот сегодня у нас самый лучший друг – Германия. Вчера посол ФРГ вручил мне чек на два миллиона марок, поэтому мы сегодня следуем её политике. Я награждаю посла этой страны орденом в знак признательности, подойдите сюда, друг мой!»
– Вот это речь! – сказал Виктор, пока посол ФРГ приближался к папашке.
– В особенности, какая точная и краткая, – добавил я, глядя на ошеломлённые лица дипломатов.
Начался парад, типичный наивно-старательный африканский парад, воспринимавшийся карикатурой на наши – блестящие и грандиозные.
А кто это вон тот тучный впереди? – спросил Виктор.
– Наверное, начальник генштаба. Серёга рассказывал, что он был у папашки любимым капралом, когда тот ещё сам штабгенеральствовал.
– Ага, а как стал президентом, то доверенного капрала опять поближе.
– Не знаю, насколько доверенного. Он, по-моему, никому не доверяет, смотри, каждые полгода перетасовывает министров.
– Ну, наш-то, ректор, сидит крепко уж больше двух лет.
– Нашего он, должно быть, предпочитает умасливать пряником.
– Ладно, – вздохнул Виктор. – Вот и познакомились. – Думается мне, это только начало.
И он был прав.
Глава 6. Великое событие