Трения
Шрифт:
– И так каждый день? – вздохнула она. – Да, тебе не позавидуешь. А что змея? Нашли? Она была в таком состоянии, что я и половины не поняла из того, что она мне говорила. Она была просто в панике. Ну что поделаешь. Только я бы не хотела быть на твоем месте.
– Ничего. Бывает хуже. От этого не умирают.
– Но всегда надеешься, что будет лучше. Надеяться не преступление. С твоим отцом у нас, по крайней мере, была любовь. В этом вся разница. Вначале у нас все было по-другому. Начинали-то мы хорошо.
Я улыбнулся в ответ и
– Куда ты сейчас собралась? – спросил я.
– Не знаю. Заеду к Ольге, а там посмотрим. Что-нибудь придумаем. Соня на меня не обиделась? Надеюсь, я не очень ей помешала. Она, наверно, думает, что я с тобой заодно.
Мать закурила. Я встал и пошел за пепельницей, но она тоже встала и сказала, что ей пора.
– Что, так сильно спешишь? Как хоть его зовут?
Я остался стоять посреди комнаты и слышал, как хлопнула входная дверь, как тронулась ее машина. Потом снова наступила тишина. Тут вошла Соня.
– Это имеет определенное название, – сказала она.
– Все имеет название. Ты о чем?
Она повернулась спиной, чтобы я застегнул ей платье.
– Трахаться с собственной матерью, это как называется?
– И как ты догадалась? – хмыкнул я, застегивая ей молнию.
Она была не первая, кто заводил эту шарманку. Как только отношения с женщиной начинали портиться, она обязательно выруливала на вопрос о моей матери. Ничего нового. Рано или поздно все они на этом ломались. И ничего тут нельзя было поделать.
Я предложил Соне пойти куда-нибудь поужинать, прежде чем присоединиться к остальным, но она сказала, что у нее сейчас кусок в горло не полезет.
– Из-за меня или из-за диеты?
– Вот что я тебе скажу: ты меня с кем-то путаешь. Я как будто расплачиваюсь за грехи другой женщины.
– Можешь думать все, что угодно. Ты имеешь право на собственную версию. Можешь даже найти, на что пожаловаться, если немного напряжешь извилины. Чем ты рискуешь? Ты хочешь, чтобы я принес тебе свои извинения? Или чтобы я закрывал глаза, когда тебе удобно? Скажи, что доставит тебе удовольствие? Что я должен делать? Вытирать тебе между ног, когда ты приходишь в себя? В чем именно состоит моя роль? Или тебе нужно мое благословение?
Она смотрела на меня со всей яростью, на какую только была способна, но тут земля вдруг покачнулась у нас под ногами. Это длилось несколько секунд. Землетрясение, и довольно сильное. Со стен попадали картины, повалились предметы, затрещали лампы, а от земли пошел жуткий гул. Это было уже третье землетрясение с начала года. Нам еще даже
Было такое ощущение, что по квартире пронеслась стая дерущихся кошек.
Соня рухнула в кресло, а я стоя переводил дух. На улице завыли сирены, вдалеке залаяли собаки.
– Я знала. Я чувствовала: что-то должно произойти. Я чувствовала, что это плохой день. И ты не брал трубку.
– Подумай лучше о том, что целые деревни провалились под землю, – сказал я, ставя на место мебель. – Подумай о разлившейся нефти, об ураганах, о наводнениях. О войнах, которые вот-вот разразятся. Что же, все дни плохие? Подумаешь, маленькое землетрясеньице.
– Но ты хоть понял?
– Что понял?
– Что мы в любой момент можем умереть.
По крайней мере, у нее прошло мстительное настроение. Потом потихоньку смолкли сирены, угомонились собаки, и я развесил по стенам все картины.
– Ты понимаешь, что это могли быть наши последние мгновения, а мы их провели так гадко? Ведь мы могли уйти из жизни, ненавидя друг друга. Это не заставляет тебя задуматься?
– Да нет. О чем тут задумываться? Скажи-ка лучше, тебе не кажется, что пахнет газом?
Я пошел на кухню и наклонился над плитой. Поженившись, мы долго и старательно ее выбирали. Только это было все равно что купить «роллс-ройс» и ездить на нем к соседям через улицу, – мы почти никогда не ели дома. Я искал утечку газа, когда Соня вдруг подошла сзади, прижалась ко мне и сомкнула руки у меня на груди.
– Неужели ты и вправду ни о чем не задумался? – прошептала она, ухватившись за меня, как за надувной матрац во время шторма.
Зажатый между Соней и плитой, я вцепился в медный кран, опустил голову и закрыл глаза. Как будто забыл, что мы не делали это очень давно. Как будто не думал о землетрясении и о Сониных уговорах, хотя она таким образом просто защищалась. Разве не нужно каждое мгновение жизни воспринимать как последнее, относиться к нему как к предсмертной сигарете осужденного – сигарете, про которую говорят, что она – наивысшее наслаждение, что лучше ее ничего нет в жизни. Разве не нужно стремиться в небо вместо того, чтобы ползать по куче мусора? Разве не нужно соотносить себя со всем, что нас окружает? Я чувствовал, как меня пронизывает дрожь, пока Соня нежно ласкала мне живот.
– Соня, послушай… – начал я тоном умирающего. Желание, точно яд, растекалось по моим жилам, у меня свело челюсти, подкашивались ноги.
В последний раз, когда мы трахались, она потом всю ночь объясняла, что мы непременно преодолеем это испытание, потому что мое тело многое ей рассказало и она теперь совершенно убеждена: все встанет на свои места и мы забудем эту неприятную историю. В такой ситуации я предпочитал не трахаться с ней вовсе, раз мое тело рассказывает ей невесть что – мне-то будущее виделось скорее в мрачном свете.