Трения
Шрифт:
Через три недели Венсан переехал жить к ней.
Трудно поверить, но тем не менее. Там, где другие ломали зубы, Венсан с легкостью преодолел все препятствия.
Для меня это было новое потрясение. Мать объявила мне новость не моргнув глазом, как нечто само собой разумеющееся. И это при том, что Венсан остался без работы.
– Я мог бы платить за его квартиру, – предложил я. – Если проблема только в этом, я готов взять расходы на себя.
Мать обняла меня, сказала, что я хороший мальчик, но они, пожалуй, как-нибудь сами разберутся. Когда она меня
Мать благоговейно хранила все вещи, которые когда-то мне принадлежали. Теперь они перекочевали в подвал, в том числе мой большой фотопортрет. Он был сделан в те времена, когда я, в плавках, позировал для мужского журнала. Этот портрет пережил все наши скитания.
– Твой портрет… это я его убрал. Мать тут ни при чем, – сказал мне Венсан.
– Да-да. Я понимаю.
– Не потому, что это ты… Как бы тебе объяснить…
– Я знаю. Все понятно.
Он был занят тем, что красил стены на кухне. В принципе, нужды никакой не было, но я догадывался, зачем он это делает.
Он слез со стремянки, вытер руки и достал из холодильника два пива. Утро выдалось довольно жарким, хотелось пить.
– Надо бы мне подыскать какую-никакую работенку, – сказал он с озабоченным видом. – Хотя без работы сидят миллионы. Что я? Иголка в стоге сена, можно сказать. Но гордость, гордость страдает.
– Это ведь не болезнь, теперь все это знают.
– И все-таки. Чувствуешь себя какой-то жалкой вошью. Каждый может тебя раздавить. Мне твоей матери в глаза смотреть стыдно.
Я велел ему вымыть кисти и повел его обедать.
– С ней нелегко было, – начал я. – Конечно, я наделал ошибок. Но она – она как скала. Я за ней присматривал. На руках ее, можно сказать, носил. Надеюсь, меня нельзя упрекнуть в том, что я уделял ей мало внимания. Я имею в виду в целом. За все двадцать лет. Иногда бывало очень нелегко.
– Я прекрасно тебя понимаю.
– Мать у меня только одна. Другой нет и не будет. Раз уж она приняла решение, так тому и быть. Коль скоро она тебя выбрала, значит, у нее есть на то причины. Вот что я думаю.
– Мы с твоей матерью уже не дети. Многое пережили. Никому неохота ввязываться в сомнительные истории.
Венсан говорил доверительным тоном. Потом вдруг помрачнел и опять начал про свое финансовое положение:
– Однажды я год сидел без работы, в восьмидесятых. Но то все ж таки были восьмидесятые! Ты бы тогда меня не узнал. Я мог битый час мерзнуть в очереди ради миски супа. Вернуться к такому вряд ли у меня духу хватит.
Я успел заметить, что он всегда старательно подчищает свою тарелку. За едой он говорил мало – во всяком случае, пока не съедал все. Если какая-нибудь компания огребает гигантскую прибыль, вскоре тысячи служащих оказываются на улице, и семьи разваливаются одна за другой. Как ни странно, это почти математический закон.
Когда, приходя в магазин, я видел мать, можно было не спрашивать, нашел ли Венсан
Мать заняла оборонительную позицию. Я смотрел ей прямо в глаза, но она не моргнув выдерживала мой взгляд.
– Ты что, шутки шутишь? – взорвался я однажды утром. – Как ты можешь вести себя так со мной? Со мной!Не думал, что ты на такое способна!
– Что случилось? О чем ты?
– Мы что с тобой, по разные стороны баррикад? Тебе нравится возводить между нами стену? Во что ты играешь?
– Я не понимаю, о чем ты говоришь.
Меня охватила злость, смешанная с болью, мучительной и парализующей. Краешком глаза я видел Коринну и Сандру, которые наблюдали за нами из глубины магазина, стараясь не упустить ни слова. Должно быть, они видели, как между матерью и мной вырастала стена.
– Если ты сама не понимаешь, то я не стану тебе объяснять, – продолжил я, переводя дух. – Только мне не все равно. Мне бы даже в голову такое не пришло.
Я отправил хозяек прошвырнуться, выпить кофейку, выгулять собаку, а сам занялся делами, оставив мать в размышлениях.
Шаг был сделан. Добавить к сказанному мне было нечего. Я понимал людей, которые пишут печальные книжки. На дюжину публикуемых нами названий (тот факт, что мы издавали только женщин, ничего не менял) одиннадцать – это истории предательств, разрывов, неудач и смертельных исходов. Обстоятельства мешали мне угадать конец всей этой истории.
Зато я понимал, куда нас толкает жизнь. Мать молчала целый час. Я воспользовался тишиной, чтобы подписать несколько чеков, потом сделал вид, будто внимательно изучаю договор, который мы заключили с одной авторшей. Она предлагала содомизировать мужчин, чтобы заложить основы новых отношений между полами. Я надеялся продать некоторое количество экземпляров этого творения.
Наконец мать открыла рот – чтобы объявить, что идет обедать.
К счастью, вечером ко мне обещала заглянуть Одиль.
У нее тоже были проблемы. Борис, ее муженек, заложил клинику и выгреб все их сбережения, чтобы купить самолет. Мы обнялись, не произнося ни слова. С неистовой страстью. Чтобы ни о чем не думать.
Потом она посмотрела на свое разорванное белье и глубоко вздохнула.
В два часа ночи она решила вызвать такси, но я предложил отвезти ее.
Одиль рылась в своей сумочке, забыв про меня. Тротуары были почти пустынны, за окном в темноте мелькали улицы.
– Если бы он купил хоть яхту, – вздыхала она. – Ты себе представляешь меня за штурвалом самолета? Можешь вообразить, чтобы я по выходным летала? Нет, он совсем спятил. А твои деньги? Он тебе вернул?
Я сделал неопределенный жест.
– Так я и знала, – нахмурилась Одиль.
С минуту она молчала, глядя в окно.
– Вот уже десять лет, как я собираюсь от него уйти – и что же? Эх, сама виновата: что заслужила, то и получила. Ты ведь тоже так думаешь?