Трест Д.Е. История гибели Европы
Шрифт:
Из Лейпцига Енс Боот попал в Галле. Там, напротив, царило полное спокойствие. Приток беженцев из разрушенных городов оживил коммерцию. Все кондитерские были переполнены, и высочайшие баумкухены, подобные вековым дубам, поглощались в несколько минут. Городской совет обсуждал новый налог на собак. Оркестр в общественном саду исполнял попурри из опер Мейербера, в 9 часов вечера горничные вы водили четыре тысячи такс, платящих налог, на весьма необ ходимую прогулку. В нахтлокале танцевали две сорокалетние красавицы, сестры
Они приветливо улыбались и пахли потом. Галле был тоже уничтожен в ночь с 1-го на 2 июля.
По стране бродили «дружины национальной самообороны». — инвалиды или школьники. Не находя врага, они стреляли из заржавленных винтовок образца 1914 года в небо.
Испуганные женщины, падая на колени, умоляли дружинников:
Не раздражайте его! Ведь там… ведь там… господин Фоликс Брандево.
Сумасшедших женщин, бродивших по полям, было много.
Мужчин тоже. Они ели репу. Некоторые читали библию, потому что газеты, конечно, не выходили.
Добравшись до Банмберга, Енс Боот обрадовался. Во-первых, ему удалось переслать несколько деловых писем в Париж, и Варшаву и в Бухарест. Во-вторых, он увидел настоящий поезд, н этот поезд шел именно туда, куда собирался идти сломавший свою мотоциклетку Енс Боот. Жители Бамберга были настроены оптимистически и уверяли, что в Нюрнберге царит идиллическое спокойствие.
Енс Боот сел в вагон-ресторан, заказал шницель и стал мечтать. Он вспоминал давние годы, когда, не думая о «Тресте Д.Е.», ОН ездил по Европе, изучая пейзажи и быт различных стран. У пего была тогда лиловая пижама. Интересно, доволен ли г. Жан Бланкафар своей великолепной супругой?..
Так думал Енс Боот и кушал шницель по-венски. Показались готические башни нюрнбергских церквей. Енс Боот любил этот город и, несмотря на свой пост директора «Треста Д. Е.», обрадовался тому, что бамбергцы оказались нравы.
Французы еще не успели разрушить Нюрнберг. Он сможет по бродить по его древним улицам и передать фрейлейн Эльзе Кригер поклон от ее покойного отца.
Выло свежее ясное утро. Ночью шел дождь, и поэтому с особой четкостью на голубом небе вырисовывались трубы за водов, шпицы церквей, острые фасады домов.
Па платформе было совершенно пусто. Пассажиры не мог ли найти ни одного носильщика. На скамье сидел помощник начальника станции. Он, очевидно, так крепко спал, что не услышал даже грохота поезда. Любя порядок, Енс Боот подошел к нему, положил руку на плечо и закричал:
Уважаемый господин помощник, проснитесь!..
Но господин помощник не мог выполнить вполне законного желания Енса Боота.
Увидав это и с минуту подумав о чем-то, все пассажиры дружно ринулись в только что покинутые вагоны. Очевидно, город Нюрнберг не имел среди них никакого успеха. Раздался торопливый свисток, и поезд двинулся назад, в Бамберг.
Но поезд ушел из
Когда все пассажиры спешно уехали из Нюрнберга в Бамберг, на перроне остался один человек, если не считать помощника начальника станции (а его считать не следует). Это был Енс Боот. Ведь он обещал передать листок господина Кригера фрейлейн Эльзе.
В 9 часов вечера, накануне прибытия Енса Боота в Нюрнберг, Эльза Кригер стояла на балконе маленького домика номер одиннадцать по Мюнхенерштрассе и улыбалась. На балконе цвела герань. Над балконом горели звезды и пели сладкоголосые колокола нюрнбергских церквей. Но не поэтому улыбалась Эльза. Рядом с ней стоял приказчик игрушечного магазина, неизвестный еще миру молодой поэт Ганс Мюллер.
Улыбка очень шла белокурой крутолобой Эльзе, и в такие минуты ее лицо походило на швабскую Венеру, изображенную каким-нибудь нюрнбергским мастером XV века. Эльза улыбалась Гансу, и Ганс улыбался Эльзе.
Нам трудно представить себе нравы погибшей Европы. Как могли молодые люди, вместо работы, спорта или, наконец, сна, проводить часы, бессмысленно друг другу улыбаясь, — для нас это остается загадкой. Подобные явления, очевидно, нужно отнести к упомянутому нами психическому заболеванию, называвшемуся «любовью».
Эльза сказала Гансу:
— Соседи болтали, будто Берлин уничтожен. Значит, и мы погибнем?..
— Да, Эльза. Мы тоже обязательно погибнем. Но я люблю вас, Эльза!..
И он опустил глаза. Эльза тоже опустила глаза. И они стояли молча. Звезды горели. Пели колокола.
Эльза взяла маленькую лейку и обрызгала легкой росой герань. Тогда Ганс стал читать ей свое последнее стихотворение:
…И в гуле губ такое замедленье, Что, если пылью разлетится сталь, Останутся беда и дуновенье, Тяжелый камень, розовый миндаль…
Но он не кончил, ибо его губы очутились слишком близко от розовых губ швабской Венеры. Поцелуй был длителен…
Закинув голову назад, глядя на звезды, Эльза прошептала:
— Это совсем как ваши стихи. И слышите — трещат цикады…
Действительно, все небо полнилось легким серебряным гудением. Они еще раз поцеловались. Не выпуская Эльзу из объятий, Ганс ответил:
Да, но южная ночь. И ты слышишь — цветет миндаль.
Это не было поэтической иллюзией. Эльза тоже услыхала запах горьких миндалин.
Эльза, ты слышишь?..
Но Эльза не ответила. Она не могла ответить. И Ганс не мог повторить вопроса.
Это было около 10 часов вечера. А в 9 часов утра Енс Боот вышел из вокзала и отправился разыскивать Мюнхенерштрассе.