"Трест": легенды и факты

Иоффе Генрих Зиновьевич

Проще, пожалуй, было привлечь в “Трест” генерала Н. Потапова, одно время – сослуживца Кутепова по Преображенскому полку. До революции он долго работал военным атташе в Черногории, выполняя задачи разведывательного характера. Потапов перешел на сторону большевиков одним из первых среди генералов, еще в ноябре 1917 года. Его назначили начальником Главного управления Генштаба, в дальнейшем он снова в военной разведке. С сентября 1921 г. Н. Потапов – помощник главного инспектора Всеобуча и занимается военно-преподавательской работой.

Включение в руководство “Трестом” видных военных не было, конечно, случайным. Белое движение было в основе своей военное движение, и доверие белой эмиграции к военным (генералам и офицерам) было выше, чем к “гражданским”, даже членам антибольшевистских партий. В эмиграции знали (и не ошибались), что в верхах Красной Армии были командиры, сочувствовавшие

Белой Армии. Вообще эмигрантские газеты были полны слухов о том, что тот или иной военачальник Красной Армии тайно связан с каким-либо эмигрантским центром. Часто желаемое выдавали за действительное… Вот довольно любопытный факт. В бывшем Пражском архиве хранятся записки публициста Н. Корженевского. В одной из них сообщается, что на совещании белых генералов упоминался “бывший офицер” Тухачевский, который ныне, якобы, связан с некоторыми эмигрантскими центрами и иностранными спецслужбами. ¹⁶

Наличие в высших рядах Красной Армии скрытых сторонников монархизма должно было представляться эмиграции главной гарантией надежности и успеха подпольной монархической организации, если такая действительно существует. Организаторы “Треста” не могли этого не понимать. Кроме того, к “философии” решено было добавить “боевого элемента” – некоторые якобы намечаемые планы военного переворота.

В общем, программа “Треста” содержала три пункта. Во-первых, с помощью организации “втянуть” как можно больше контрреволюционных элементов внутри страны и тем самым поставить их под наблюдение и контроль ГПУ. Это была “внутренняя задача”. Имелись и две внешние: прежде всего, установить связи с правыми эмигрантскими центрами, чтобы контролировать их, а в идеальных случаях – разложить; кроме того, по возможности “выводить” лидеров на советскую территорию для ареста или необходимой политической дезинформации. Наконец, предполагалось войти в сношение с некоторыми иностранными разведками для выявления их агентуры, главным образом – из среды эмигрантов. Шел 1922 год…

В январе 1922 г. в Ревель к Ю. Артамонову нелегально прибыл бывший полковник Иванов, служивший теперь у красных. Он доставил Артамонову письмо от Якушева. Тот сообщал, что после возвращения в Москву из командировки у него имелись “неприятности”, однако теперь все “уладилось”. Главное же, он писал, что здесь, в Москве, создана небольшая подпольная группа “Монархическая организация Центральной России” (МОЦР), которую для конспирации называют завод “Металло-Объединенный Центр ‘Рельса’”. Иванов предложил пользоваться для связи почтой эстонского посольства, и, в частности, его сотрудником Р. Бирком (он был агент ГПУ – Г. И.).

Иванов уехал, а Артамонов сразу же создал заграничную ячейку МОЦР – ЗЯРМО. По некоторым сведениям, первое свидание Якушева с ЗЯРМО состоялось в декабре 1922 г. в Берлине. На встречу, кроме Артамонова, прибыл Ю. Ширинский-Шихматов, который, видимо, должен был “оценить” Якушева по поручению Высшего Монархического Совета. Участвовал в совещании и товарищ Артамонова, племянник Врангеля А. Арапов. Видимо, Якушев выдержал экзамен, так как вскоре была организована встреча Якушева и членов Высшего Монархического Совета. Сделано это было через К. Ширинского-Шихматова и представителя Врангеля в Берлине генерала А. фон Лампе. На некоторых деятелей Высшего Монархического Совета Якушев не произвел хорошего впечатления, но за него были А. Масленников и особенно А. Лампе. Решили поддерживать и расширять дальнейшие связи, условились о кодировке названий мест и действующих лиц, которые будут упоминаться в переписке. Так, Врангель становился Сергеевым, Кутепов – Бородиным, сам Якушев – Рабиновичем, Зайончковский – боярином Василием или Верховским, Потапов – Медведевым и Волковым, Артамонов – Посредниковым, Опперпут – Касаткиным и т. д.

В ГАРФ хранится огромный (собранный за много лет и с приложением множества писем и документов) архив А. Лампе. Из него, по записям начала 20-х годов, следует, что “Трест” поначалу “ориентировался” на Врангеля и врангелевцев, у которых отношения с ВМС не заладились. В дневнике Лампе имеется запись о встрече Якушева, на которой, помимо самого Лампе, присутствовали близкие к Врангелю В. Шульгин, Н. Чебышев и Я. Климович, у Врангеля ведавший контрразведкой. Лампе так передает основные тезисы доклада Якушева. В России происходит распад большевизма, “ищут замену Ленину”. Ставка делается на Г. Пятакова как на человека русского (в стране растет антисемитизм), а главное – “ярого антибольшевика”. Режим опирается на армию, ядро которой составляют части особого назначения, дислоцированные в Москве и Петрограде – “у Зиновьева”. В самом Кремле – “2

тысячи янычар-курсантов”. Ориентироваться надо на антибольшевистские силы Красной Армии. Белая Армия “свое уже отслужила”. Вообще, не следует преувеличивать роль эмиграции в борьбе с Советами. Далеко не вся она теперь нужна “дома, в России”. Что касается Верховного Монархического Совета, то в существующем виде он себя изживает. Нужны новые люди, ориентирующиеся на антибольшевизм в самой России. Федоров детально ознакомил собравшихся с “подпольной” работой “Треста”. Он назвал ряд имен бывших царских генералов, входивших в “Трест”. На этой и других встречах также решено было укрепить постоянную связь. Якушев уехал. И действительно, уже вскоре стали поступать сведения о том, что в России будто бы все “бурлит”. Полученные материалы печатались, в частности, в “Еженедельнике ВМС”.

Якушев еще несколько раз приезжал в Варшаву, Берлин и Париж, встречался с видными монархистами, в том числе с Великим князем Дмитрием Павловичем. Некоторые из них уже тогда обратили внимание, что в беседах Якушев слишком уж настойчиво проводил мысль о том, что, несмотря на “взрывное” положение в России, недопустимо вмешательство в ее внутренние дела иностранцев, интервенция – недопустима. Это настораживало: в эмигрантских монархических кругах еще не была изжита идея иностранной поддержки как важного фактора “белой борьбы”.

Возникли и другие сомнения. Якушев говорил, что “внутренние монархисты”, объединившиеся вокруг “Треста”, считают необходимым, чтобы эмиграция отказалась не только от иностранной интервенции, но и от связи с бывшими вождями Белого движения как людьми, не имеющими политического престижа в Советской России. Он шел еще дальше, проводя “идеи о вреде террора, вредительства и т. п.” Основная тяжесть борьбы, выработка ее стратегии и тактики, по его убеждениям, должны быть возложены на внутренние антибольшевистские силы. Эмиграции отводилась как бы вторая, вспомогательная роль. Якушев доказывал, что многие революционные преобразования уже необратимы, в их числе и система Советов. “Только под влиянием Федорова, – пишет Чебышев, – в ‘Еженедельнике ВМС’ стали появляться статьи о необходимости сохранения Советов, но ‘очищенных от коммунистов и противонародной революционной накипи’.” ¹⁷

Несмотря на некоторые сомнения, по предложению Якушева было все же решено направить в Россию, на съезд внутренних, “советских” монархистов, представителя Высшего Монархического Совета. Вызвался ехать некий “доблестный офицер гвардии Г.” Ему было сказано, что по плану после него в Россию поедет сам Марков-2 (если Г. благополучно вернется). Что стало с Г. – неизвестно. Марков-2 в Россию не поехал, но Чебышев в своих мемуарах свидетельствует, что он, Марков-2, полностью доверял Якушеву. Когда однажды между Чебышевым и Марковым-2 возник острый спор относительно стремления ВМС навязать Врангелю “монархический лозунг”, Марков-2 заявил: “Вы не знаете, что делается в России. Красная Армия требует монархического лозунга. Монархическое движение переходит в России в стихию злобы”. “Мне стало ясно, – писал Чебышев, – это осведомление получалось прямо от Федорова.”

Конечно, находившийся в Сремских Карловцах Врангель получал от Чебышева, Шульгина, Климовича всю необходимую информацию о Якушеве, “Тресте” и его программе. Надо отдать должное Чебышеву и Климовичу: зародившиеся у них сомнения крепли. Но и Врангелю была свойственна проницательность. Неверно было бы думать, что “врангелисты” не имели никаких контактов с людьми из “Треста”. Имели. Более того, некоторые правоэмигрантские лидеры (например, П. Струве) вообще считали, что “Трест” вышел на Кутепова и кутеповцев, так сказать, по наследству от Врангеля. Так что он имел возможность присмотреться к “трестовцам” и в определенной мере оценить их. Одному из близких соратников он писал: “Обращение ко мне Федорова (Якушева) и Волкова (Потапова) и само содержание их писем усиливает бывшие у меня ранее подозрения. Я не считаю себе вправе не сообщить их Великому князю. Вместе с тем, эти подозрения все же не непреложная уверенность, а потому убедительно прошу тебя, буде Великий князь сочтет необходимым в интересах дела поддержать с ним (Якушевым – Г. И.) дальнейшие сношения, чтобы это письмо и препровождаемые документы остались бы для всех, кроме тебя и Великого князя, неизвестными”. Врангель явно не хотел нанести хоть какой-либо ущерб авторитету Великого князя. А Великий князь, по-видимому, не был склонен разделять сомнения Врангеля. В этом его настойчиво поддерживал Кутепов, считавший, что Врангель вообще стал проявлять излишнюю осторожность, пассивность, тогда как время требовало решительных действий в контакте с людьми “Треста”.