Третье дело Карозиных
Шрифт:
– Какая чушь! – воскликнула Катенька, прочитав эту нелепую записку. – Денис Николаевич, и вы этому поверили? – и посмотрела на подполковника в совершеннейшем недоумении.
– Я пришел к вам и говорю с вами, – как-то не без облегчения откликнулся он. – Ведь я не прислал жандармов с обыском, хотя мог бы, наверное.
– Подозревать меня в заговоре?! – Катя все еще не могла прийти в себя. – Боже мой, что можно придумать глупее? И с чего бы? О, Господи!
– Катерина Дмитриевна, вы мне только одно скажите, – попросил ее Фарапонов, – не бывали ли у вас в доме за последнее время какие-нибудь подозрительные личности? Ну, вот хотя бы кто из студентов вашего мужа? В студенческой среде, сами наверное, знаете, нередки вот такие вот, – он кивнул на письмо, лежащее сейчас на столике, – настроения.
– Нет, студентов не бывало, Никита Сергеевич не имеет такой привычки приглашать своих учеников в дом. – Но Катя задумалась. – Знаете что, был у нас один человек. Студент.
Небольшие карие глаза Фарапонова вспыхнули.
– Студент Училища живописи и ваяния. Я заказала ему портрет, он как раз через два дня и должен ко мне прийти на первый сеанс. А больше? – Катя покачала головой. – Нет, Денис Николаевич, больше никаких молодых людей, да и просто даже новых людей у нас не бывало.
– Художник? – прищурился подполковник. – Расскажите-ка о нем, Катерина Дмитриевна, поподробнее.
– Да я и сама мало что о нем знаю, – пожала плечами Катенька. – Просто увидала его работу у знакомых. У генеральши Морошкиной, мы с ее племянницей дружим, вот ее портрет и видала. Понравилось очень, узнала, что за художник такой, и решила заказать ему свой портрет. Он согласился, приехал, мы сговорились в цене, вот и все, Денис Николаевич, – заключила Катя, а потом спохватилась. – Да, зовут его Соколов Михаил Андреевич. Вот все, что мне о нем известно.
– Что ж, надо проверить его, – заметил Фарапонов. – Возможно, он у нас уже и числится среди неблагонадежных. Ну да со студентами со многими так. Далеко не все из тех, кого мы на заметке у себя держим, потом оказываются революционерами, – как-то утешительно говорил он. – Чаще так бывает, что оканчивают они учебу, покидают студенческие свои кружки, да и начинают вести нормальную человеческую жизнь. Атмосфера на них там, видать, влияет. Но этот, надо полагать, в Ляпинке живет? – Катя кивнула. – Да, туда просто так не сунешься. Ну да ничего, авось, что и придумаем.
Они помолчали, каждый увлеченный своими мыслями.
– Денис Николаевич, ведь вы же всерьез на меня не подумали, правда? – спросила Катя.
– Катерина Дмитриевна, если бы я вас не знал так, как знаю, – добродушно откликнулся подполковник. – И потом, ведь вы нам уже оказали, помнится, одну услугу…
Катя улыбнулась ему в ответ. Злосчастный Ковалев как раз и был «обезврежен» благодаря ей и подполковник при этом присутствовал. И тут Катя подумала, а не рассказать ли ему о том, что и сейчас они с Никитой взялись за дело, к которому, по всей видимости, имеет самое прямое касательство покойный господин Ковалев? Она даже почти решилась на это, но потом то соображение, что придется рассказывать и все остальное, Катю остановило. А сверток? Надо все-таки посмотреть, что в нем. И Катя решила отложить свой рассказ до времени, только проговорила:
– Денис Николаевич, к нам с Никитой обратились с одним деликатным делом. Можем ли мы рассчитывать, если потребуется, на вашу помощь?
– О, ну конечно же, Катерина Дмитриевна! – воскликнул подполковник. – Я всегда к вашим услугам. И знаете, что еще? Я рад, что мы с вами вот так поговорили. Если мне что-то станет известно про этого художника, ну, что-нибудь этакое, компрометирующее, то я вам непременно сообщу.
– Благодарю заранее, Денис Николаевич, – улыбнулась ему Катенька. – К тому же, сдается мне, что мы опять с вами делаем одно дело, но т-с-с… я пока не могу ничего более добавить, придется это несколько отложить. Вы меня извините? Тут сердечные дела замешаны, – добавила она таким тоном, которым и принято упоминать о таинственных «делах сердечных».
– Связаны словом? Что ж, – Фарапонов поднялся, чтобы откланяться. – Пусть будет так. И знайте, милая Катерина Дмитриевна, я полагаю вас и вашего супруга людьми, заслуживающими всяческого уважения и доверия. Забудемте это недоразумение? – он вложил в конверт письмо и положил его в карман. – Обещаю, что никто более не узнает о нем. К тому же, мне передали это письмо лично, и никто ни до меня, ни после меня
– Спасибо вам, что вы вот так решили со мной объясниться, – Катенька тоже поднялась из кресла. – И я рада, что могу вами располагать при случае.
– Это завсегда, – заверил ее Фарапонов и поцеловал ручку. – Всего вам хорошего и не прощаюсь надолго, ибо смею рассчитывать на обмен полезною информацией. И все же, будьте внимательней и осторожней, Катерина Дмитриевна. Времена такие, что следует не только доверять, но и проверять, – он улыбнулся ей по-отечески и вышел из кабинета.
Катя села в кресло и задумалась. И было о чем.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Впрочем, следующие два дня после коронации Катерина Дмитриевна была весела, они были приглашены на бал в Дворянское собрание, который почтили своим присутствием Великие князья. А на другой день участвовали в городских гуляньях и окончили его посещением представления Императорского балета. Катя старалась не думать о том, что сказал ей Фарапонов, а таинственный сверток по-прежнему лежал нераспечатанным в ее бюро. В тот вечер, когда ее посетил подполковник, она долго не могла уснуть, но так и не решилась его распечатать и вообще постаралась отогнать от себя все мысли о нем. Она смалодушничала и сама это за собой откровенно признавала, но ей хотелось хотя бы на время забыть историю, в которую ее попытались втянуть, а может, уже и втянули вполне благополучно. Это выглядело по-детски, тем более что она отчего-то упрямо не желала никому, даже Никите, рассказывать об этом маленьком свертке. В конце концов она просто решила, что что-нибудь придумает после, потом, когда Соколов сам придет. Тогда она с ним объяснится. А сейчас ей просто хотелось кружиться в вальсе на балу и чувствовать беззаботное веселье.
Но вот настал день, когда веселье осталось позади, коронационные торжества окончились, Император с семьей отбыл в Нескучное, свою подмосковную резиденцию, а на улицах поубывало народу и уже не слышалась, как в предыдущие дни, музыка и пение. Москва возвращалась к своим неспешным будням.
Поутру Катя, проводив Никиту Сергеевича в университет, с особенной тщательностью причесалась и оделась в темно-зеленое платье, как они и договаривались с Соколовым.
В одиннадцать в дверь позвонили, и Катя, слыша треньканье звонка из малой гостиной, вдруг заволновалась. Она встала с кресла, прошлась по комнате, удивляясь и спрашивая себя, отчего же сердце забилось сильнее, отчего же она волнуется? Успокоить себя она пыталась мыслью о том, что во всем виноват злосчастный сверток, да еще и тем, что нынче у нее первый сеанс, а она никогда прежде не позировала.
Но едва только двери в гостиную открылись и лакей пропустил в комнату Соколова, как Катя с ужасающей ясностью поняла – вот этот высокий и ничем с первого взгляда не примечательный бедный художник и есть причина ее волнения. Не сверток, не первый сеанс и ничто иное, как только он сам. Она нахмурилась и подумала о том, что, должно быть, становится особой легкомысленной, коль так падка на романтические увлечения, будучи законной женой чудесного человека, но Михаил Андреевич уже приблизился к ней с поклоном и поздоровался.
– День добрый, – ответила Катенька с принужденною улыбкой, все еще ругая себя за свое волнение.
– Я привез холст, – проговорил он. – Его сейчас принесут и после того, как я его установлю, можно будет начинать. – Он оглядел гостиную, потом пристальней посмотрел на Катю. – Это платье как раз то, что необходимо. А теперь сядьте, пожалуйста, вот на этот диван, – он указал Кате на небольшой изящный диванчик напротив высокого окна.
Катя, удивляясь его спокойствию, а более тому, что он ни словом не обмолвился о том, что было во время коронации, так же как и о телефонном разговоре, прошла к дивану. «Что ж, пусть так, я подожду, пока он сам заговорит», – решила она, пристальней вглядываясь в его черты и желая увидеть в них скользнувшее хотя бы на мгновение нетерпение. Но тщетно – Михаил Андреевич окинул ее взглядом не мужчины, а живописца, попросил немного подвинуться, приподнять голову, откинуться на спинку и, поймав, видимо, то выражение и ту позицию, какая ему была надобна, удовлетворительно кивнул.