Третье нашествие марсиан
Шрифт:
– Вы о чем? Это вы что-то знаете, а я, честно говоря, даже не знаю, о чем идет речь.
Походил по кабинету, словно решался на какой-то шаг, и совсем уж бесцветным голосом спросил:
– Вера Петровна тоже уезжает?
– Она задержится, - сказал я, чувствуя, что немного покраснел.
– Ей еще рассчитаться надо. Надеюсь, вы быстро подпишете приказ об ее увольнении?
– А я уже подписал, - сказал Никон.
– По собственному желанию Веры Петровны. Жаль. Я ценил ее как хорошего хозяйственника. Знаете, нам здесь трудно найти хорошие кадры, городок маленький, каждый действительно деловой человек на вес золота.
Мы
– Вы меня извините, Валентин Мокеевич, - сказал Никон, и глаза его заблестели.
– Они и в самом деле попробовали?
Ай-яй-яй! Вот тебе и обеспечение режима секретности. Кто же ему проболтался? Кажется, я знал - кто.
– Вы уж не сердитесь на Ступакова, - виновато сказал директор.
– Он хороший милиционер. Когда-то я учил его химии, не скажу, что он был отличником, но в химии разбирался неплохо. Так вы не ответили, Валентин Мокеевич. Это правда?
Я кивнул.
– Какая гадость!
– сказал директор, и на лице его было написано сладостное отвращение и удовлетворенность от ощущения причастности к тайне.
– Только сами понимаете, - растерянно пробормотал я.
– Никому. Даже жене. В первую очередь жене.
Директор торжественно кивнул, словно этим своим кивком он обязался блюсти закон омерты. Был когда-то такой закон у сицилийской мафии - молчать и не выдавать братство, даже если тебе угрожает смерть. И подписку о неразглашении он дал с достоинством рыцаря, посвященного в тайны масонства. В ручке у него были обычные черные чернила, и я помахал листочком с подпиской в воздухе, чтобы чернила высохли, и только потом спрятал его в свою папку. Получилось очень уж многозначительное предупреждение, хотя за свою практику я ни разу не сталкивался со случаем, чтобы за нарушение такой подписки кого-то привлекли к уголовной ответственности. Впрочем, случаев, когда подписку нарушали и начинали болтать, показывая свою осведомленность и причастность, я тоже не знал.
К патриархальному быту быстро привыкаешь: не надо особо торопиться, кумушки на скамеечках уже со мной хором здороваться начали, даже милиционеры, инстинктивно почувствовав во мне какое-то начальство, честь отдавать стали. Я вдруг подумал, что к старости хорошо бы жить вот в таком городке, где тебя все знают, где вместо замков двери закрывают на щеколду и вставляют в проем щепочку, чтобы случайные посетители знали, что тебя дома нет. Бродить по улицам, где крикливые гусаки лениво купаются в дорожной пыли, где детвора самозабвенно купается в лужах вместе с довольно хрюкающими свиньями, ощущать себя в мире, где нет врагов и завистников, где на дни рождения и поминки собираются целыми улицами, даже кровь для марсиан сдают в одни и те же дни, чтобы потом посидеть за бутылкой восстанавливающего эритроциты кагора.
Незаметно наступил вечер.
– Ты со мной едешь?
– спросил я Веру.
Женщина засмеялась.
– Думаешь, я тебя одного отпущу? Конечно же, я поеду! А вдруг ты раздумаешь? Можешь раздумать, честно скажи?
– Завтра ехать, - предупредил я.
– Ну, расскажи, расскажи про марсиан?
– требовала она.
"Ничего я тебе не расскажу, - вдруг подумал я.
– И потом, когда ты узнаешь, что стала женой старшего уполномоченного отдела "В" Управления Федеральной Службы Безопасности по Лбовской
Мы лежали рядом, и я смотрел в бесхитростно выбеленный потолок, думая о том, как странно и непонятно устроена наша жизнь. Одиннадцати марсианам пришлось расстаться с жизнью, чтобы мы встретились и вдруг поняли, что не можем жить друг без друга. И еще надо было родиться двум балбесам, благодаря глупости которых наша встреча вообще стала возможной. Но, наверное, так уж устроена жизнь, ошибки одних людей обуславливают встречи других, и с этим ничего невозможно поделать, ведь никто не может перевернуть и сделать иным мир, который живет невероятными случайностями.
– Слушай, Гурский, - сказала женщина, тепло дышащая мне в плечо, - и что мы с тобой, станем рожать доноров? Это ведь так противно!
– Спи, - сказал я, обнимая ее за мягкие податливые плечи, поцеловал в висок, дурея от щекочущего прикосновения ее волос, а вскоре уже сам падал в черную бездну сна, твердо уверенный в том, что наши дети никогда не будут донорами, еще при моей жизни они станут свободными людьми, что бы там о свободе ни говорили.
Глава пятнадцатая
Как всегда после командировки, коридоры родного Управления показались мне незнакомыми. Только встречающиеся люди, что приветливо здоровались со мной, говорили о том, что я вернулся в родные пенаты. У кого-то в кабинете играл радиоприемник. Пела Оксана Путанич. Слова песни были идиотскими, поэтому легко запоминались, и от них было трудно отвязаться:
Из глубин Вселенной ты пришел
И мою артерию нашел.
Я тебя ни капли не боюсь,
Я с тобою кровью поделюсь.
– А, Валя, привет!
– встретил меня знакомый оперативник из отдела "С".
– Что-то давно тебя видно не было. Где пропадал?
– В деревне, - сказал я.
– Изучал взаимосвязь человека, марсианина и свиньи.
– А что, есть такая связь?
– глаза у знакомого слегка округлились.
– Одно уяснил твердо, - сказал я.
– Аппетиты у них практически одинаковые, а метаболизм различий вообще не имеет. Доказано на практике.
– Это хорошо, - весело улыбаясь, сказал знакомый.
– Это ты меня успокоил.
– А ты чего такой радостный?
– поинтересовался я.
– Вчера на Столыпинке кустарную мастерскую прикрыли, - похвастался оперативник.
– Они там огнеметы "Шершень" изготовляли по документации завода "Баррикады". Семьдесят три штуки изъяли! А боеприпасы до сих пор считают!
Мастерская на Столыпинке была организована Союзом боевых офицеров. Вот уж действительно бардак царил в нашей службе - правая рука не знала, что делает левая. Да с такой организацией нам под марсианами, как под монголами, триста лет сидеть, если не больше! Испортил он мне настроение крепенько.