Третьего не дано

Марченко Анатолий Тимофеевич

– У вас есть любимые герои, чья жизнь служит вам примером?
– задал вопрос Дзержинский.

– Есть!
– кивнула Юнна.

Дзержинский не торопил Юнну с ответом, а она, наконец решившись, прошептала:

– Мария Спиридонова...
– И сразу же Юнна заговорила страстно, словно Дзержинский уже оспаривал правильность ее выбора: - Вы же знаете... Она отдала себя революции. Вы же помните... Еще в шестом году она, совсем юная, маленькая, хрупкая, стреляла в царского сатрапа Лужеповского. В Козлове на станции он вышел на платформу. И тут, тут, - Юнна рассказывала так, будто

все это происходило с ней самой, - на площадке вагона появилась Мария. Она выстрелила, потом спрыгнула с площадки и снова выстрелила. Все, кто был на платформе, оцепенели и растерялись. Луженовский упал. К Марии подбежали казаки. Один из них схватил за косу, намотал ее на руку и поднял Марию над платформой. Представляете? И она не дрогнула, только попросила: "Когда будете вешать, найдите веревку покрепче, вы и вешать-то не умеете". И если бы на ее месте была я, то поступила бы точно так же!

Дзержинский смотрел на Юнну как-то по-новому, испытующе и удивленно.

– Полный назад...
– медленно и раздельно произнес Калугин.

– Вы пе замерзли?
– спросил Дзержинский Юнну.
– У нас сегодня нетоплено.

– Нет, нет, я вовсе не замерзла, - поспешила заверить Юнна. Щеки ее горели.

– Спиридонову я знаю хорошо, - негромко сказал Дзержинский.

– Конечно же вы ее знаете!
– обрадовалась Юнна, готовая рассказывать о Спиридоновой бесконечно долго.

– Чем же она еще привлекает вас кроме личной храбрости?

– Она за народ, за крестьян...

Калугин заерзал в кресле.

– Ну что же, - сказал Дзержинский, вставая.
– Закончим на этом. Прошу вас, подождите в приемной.

– Значит, вы мне... отказываете?
– растерянно протянула Юнна.

– Стоп, машина, - одернул ее Калугин.
– Ну никакой выдержки нет у тебя!

Юнна медленно пошла к выходу и, прикрыв за собой дверь, похолодела: нет, конечно же ее не возьмут...

– Ваше мнение, товарищ Калугин?
– спросил Дзержинский, когда они остались вдвоем.

– Сложное создание...
– осторожно начал Калугин.

– А точнее!

– Без компаса в голове. Так ее к любому берегу прибьет, даже на малой волне. Короче - девчонка, не вполне понимающая жизнь. Еще чего, Спиридонова - герой!
– недобро хохотнул Калугин.
– Не из нашего экипажа!

– А из какого?

– Видать, из спиридоновского!
– сгоряча рубанул Калугин.

– Из спиридоновского? Ну, это вы, пожалуй, через край хватили, товарищ Калугин. Вы же слышали, чем ей пришлась по душе Спиридонова. А вас разве не изумляет ее храбрость тогда, в девятьсот шестом?

– Так то в шестом!

– Но Юнна же не левоэсеровскую платформу защищает.

– Завихрение у нее в полушариях, - настаивал на своем Калугин.
– А нам с ней нянчиться недосуг. К тому же - папаша с золотыми погонами. С ним не совсем ясно.

– Значит, отдадим ее левым эсерам?
– спросил Дзержинский.
– Или сделаем из нее настоящую большевичку?

– Штормяга такой, Феликс Эдмундович, не до нее.

– Итак, - подвел итог беседы Дзержинский, - что мы узнали? Первое. В революцию она верит, революцией живет. Второе. Она молода, жаждет действия. Третье.

Работать будет не в безвоздушном пространстве, а с чекистами. Четвертое. Пример ее дяди, несомненно, поможет ей идти, как вы любите говорить, верным курсом. И пятое, что тоже важно, сумеет, когда надо, перевоплотиться, быть своей в той среде, в которую вряд ли сможет проникнуть даже сам товарищ Калугин.

– И все же...
– колебался Калугин.

– А давайте попробуем, - предложил Дзержинский.
– И не только потому, что мы буквально задыхаемся без нужных нам работников. Не хочется закрывать ей путь в революцию. Думаю, что не ошибусь, товарищ Калугин, что из нее выйдет настоящая чекистка.

– А если...
– Калугин не докончил: ему хотелось спросить, кто будет отвечать, если Юнна завалит важное задание, но он сдержал себя.
– Феликс Эдмундович, если разобраться, кто такая эта самая Юнна? Интеллигенция чистейшей воды.

– Интеллигенция?
– переспросил Дзержинский.
– А чем вам не нравится интеллигенция?

– Хозяин земли - рабочий класс. Он знает, кто свой, а кто враг. По всем параллелям и меридианам, до самого смертного часа. А интеллигентики - куда ветер подует.

– А как же быть с той интеллигенцией, которая служит рабочему классу?

– Все одно: глаз да глаз нужен!

Дзержинский улыбнулся:

– Я ведь тоже из интеллигентов, товарищ Калугин.

Больше того, у отца даже поместье было, захудалое правда, но все же...

Калугин оторопело смотрел на Дзержинского, надеясь услышать, что все, что тот сказал, - шутка.

– Да, из интеллигентов, - повторил Дзержинский, поняв немой вопрос Калугина.

– Ну... Вы - это другой разговор... Вы всю жизнь...
– наконец вымолвил Калугин.

– За революцию ты или против революции - вот стержень человека. С нами он или против нас. Несомненно, ядро ВЧК должно быть рабочее, партийное, но если интеллигент хочет идти в наших рядах, разумно ли отталкивать его лишь потому, что он, на беду свою, родился интеллигентом?

– Боюсь, сядет она на мель, - стоял на своем Калугин.

– Жизнь - учитель, - возразил Дзержинский.
– Для начала дадим ей задание попроще.

– Понятно, Феликс Эдмундович. И все же остаюсь при своем мнении.

– Работать с ней придется вам, - серьезно сказал Дзержинский. Глядишь, мнение и изменится.

Он нажал кнопку звонка. Вошел дежурный.

– Пригласите посетительницу. Да, пока не забыл, - обратился он к Калугину.
– Я должен прямо сказать о вашей принципиальной ошибке. Насчет того, что "некогда нянчиться". Так недолго превратиться в чиновника, дорогой товарищ.

Юнна вошла медленно, точно слепая. Остановилась возле порога, приготовившись к самому худшему.

– Вы окончательно решили связать свою судьбу с ВЧК?
– спросил Дзержинский.

– Да, - тихо ответила Юнна.

– И понимаете ее цели?

– Да, - кивнула Юнна.
– Защищать революцию.

– В общем верно. Мы - солдаты революции. Вы станете таким солдатом, если сердце ваше будет чистым и преданным. Запомните это...

– Запомню...
– как эхо повторила Юнна, все еще не веря своему счастью.