Третий берег Стикса (трилогия)
Шрифт:
— Я не хотел мешать, — проговорил Джеф, на подносе его звякнули чашки. — Это Маргарет меня заставила. Кофе вам.
— Спасибо, Джеффри, — проворчал, поднимаясь с колен, Волков, — ты, как всегда…
— О! Кофе! — перебила его Ирочка и, на цыпочках (была босиком, а пол холодный в рубке) живо проскакала к лифту, отобрала поднос, улыбнулась Моргану:
— Джеф, я так тебе благодарна! От Саши никогда не дождёшься. Саша не стой столбом, прими поднос.
— Тем более что это не он, а Маргошка позаботилась, — вставил оскорблённый таким поклёпом капитан.
— Волков, не называй её больше так, — поглядев исподлобья, посоветовал Морган.
— Да-да, Джеф, он больше не будет, я об этом позабочусь, — снова встряла Ирочка, переминаясь с ноги на ногу (всё-таки холодный пол), но не оставляя при этом очень выгодной с тактической точки
— Ну, так я пойду?
— Да-да, конечно, Джеф, — с воодушевлением поддержала его Ирочка, подбежала на цыпочках, подхватила под руку и повела к лифту. Проводила молчаливого планетолога в кабину словами: — Спасибо тебе за кофе. Ты просто…
Но двери закрылись за Морганом. Должно быть, он тоже был рад сократить визит до благопристойного минимума.
— Ножки замёрзли, — пожаловалась Ирочка, забираясь в кресло.
Саша отхлебнул кофе, обжёгся, поспешно сунул чашку на поднос и бросился на помощь. Шептал при этом:
— Бегаешь босиком.
«Какие горячие у него руки!» — изумилась совершенно растаявшая от ласк принцесса Грави. Осадок, поднятый разговором о судьбе Сашиного отца, исчез бесследно, слова стали выговариваться лучше:
— Он совсем не бывал у вас?
— Нет, почему же, очень часто бывал. И я к нему стал захаживать, потому что дома у него — пропасть книг. Знаешь, Иришка, если честно, я его считал отцом. Всё, что знаю и умею, — от него. Всё, что люблю, — от него. Книги эти — видишь? — это его библиотека. Он мне всю её отдал, когда мне исполнилось шестнадцать. Сказал, что будет брать иногда что-нибудь почитать, но так ни разу и не взял ничего. Математика моя — тоже от него.
— Почему математика? Ты только что говорил, что он — планетолог. И даже бесноватый.
— После Ио бросил планетологию. Вся его бесноватость ушла внутрь. Понимаешь?
— Понимаю, — шепнула Ирочка, разглядывая мужа исподтишка. Но скрыть этого своего занятия не смогла. Сашка, конечно, деревяшка, но иногда он…
— Что, сравниваешь яблочко с яблонькой, — усмехнулся неистовый капитан. — Да, конечно. Теперь я всё понимаю. И всё же… Знаешь, Иришка, до того, как я узнал, что он мне отец, он был мне отцом в большей степени, потому что…
Пальцы снова легли на губы Волкова печатью молчания. Ирочка не позволила очередной глупости превратиться в слова. Слегка остывший кофе всё ещё оставался достаточно горячим, чтобы можно было оценить по достоинству вкус. Даже в рубке исследовательского судна становится уютнее, если попивать такой кофе мелкими глотками, но нужно ещё, чтобы взгляд, брошенный поверх чашки, имел шанс быть замеченным и понятым правильно. Задолго до того, как допили последний глоток, обстановка в рубке стала совсем домашней. Не верилось даже, что над головами влюблённых, всего в каких-нибудь двадцати метрах — округлый купол трюма, за которым пустота, а дальше, прямо по курсу — оранжевый уголёк. Марс.
Рэтклифф не замечал усталости. Он провёл в кресле оператора-наблюдателя несколько часов, но ни боль в затылке, ни резь в глазах не могли заставить его оставить пост. В голову лезли обрывки крепко подзабытых блюзов; Джимми насвистывал, словно пытался подтянуть потерявшие стройность мелодии или себя самого настроить на старый лад. Нельзя сказать, что из его музыкальных упражнений получалось что-либо путное, но бывшего пилота это не смущало, ведь критиковать исполнение некому, не то, что в дни его молодости. Тогда, бывало, мешал какой-нибудь особо дотошный руководитель полётами, но теперь начальник безопасности в услугах диспетчера не нуждался, а полное уединение обеспечил себе довольно простым способом: поставил у входа вооружённого охранника, приказав последнему не беспокоить шефа ни при каких обстоятельствах и никого к нему под страхом смерти не впускать. Никто кроме Семёнова не знал, где искать начальника Департамента Безопасности, но и порядком надоевший Роман Анатольевич докучать ему не имел возможности, поскольку гравитон Рэтклифф к большому своему удовольствию отключил как раз перед тем, как принял управление десятой «осой». В заправке или подзарядке истребители не нуждались, целеуказание и наведение должен был
Семёнов в четвёртом часу ночи ни об истребителях-автоматах, ни, тем более, о пилоте-добровольце уже не думал. Уютная, со вкусом обставленная, хоть и недостаточно просторная квартира главного энергетика утратила благопристойный вид. Какой бы роскошью ни блистала обивка стен, и каким бы шикарным ни был мохнатый ковёр под ногами, не могут они сохранить лоск, если выпотрошенные шкафы бесстыдно выпятят наружу неузнаваемые разноцветные тряпчатые внутренности, а на мятом атласном покрывале широченной кровати разляжется толстобокий, закусивший рукав рубашки губастыми челюстями чемодан-бегемот.
Сам Роман Анатольевич, тем не менее, являл собой образец консервативной добропорядочности, выбрит, причёсан и одет был безупречно и вёл себя в полном соответствии с образом — корректно. Распорядок действий, подготовленный господином Семёновым на случай, если что-нибудь пойдёт не так и эпохальное тщательно выстроенное им действо превратится в одноактную паршивенькую пьеску, — сценарий этот был выверен до мелочей, и роль свою бывший главный энергетик играл достойно. Последняя выстроенная им самим мизансцена привела господина Семёнова к маленькому чуду техники — стенному сейфу, притаившемуся за полированной панелью стены. Ключом послужил сам Роман Анатольевич, вернее, его ладонь; одного прикосновения хватило, чтобы облицованная дубом плита (на поверку — раз в пять толще, чем полагается быть обыкновенной стеновой панели) отъехала в сторону, позволив хозяину взять залог беспечальной жизни на новом месте — обычный оранжевый чемоданчик с удобной ручкой. Некоторым подчинённым бывшего главного энергетика вменялось в обязанность выезжать к месту аварии именно с такими оранжевыми ящичками, отсюда и реплика, заготовленная Семёновым для такого случая:
— Авария на полярной энергостанции. Но ничего страшного, жертв нет. Проторчать там, правда, придётся долго, так ты не беспокойся, радость моя.
Самый взыскательный театрал не обнаружил бы в реплике ни грамма лигатуры — литое золото самой высшей пробы: общественная необходимость выше личных привязанностей, и только поэтому любящий муж… Но не дождался главный энергетик ответа, какой должна бы дать заботливая жена, огорчённая неожиданной разлукой. Янлин, сидевшая на краешке кровати неестественно прямо, ничего не сказала и не подняла глаз, скрытых за прямыми тщательно причёсанными волосами цвета воронова крыла. Нетерпение, маскируемое с великим трудом, сделало движения Романа Анатольевича порывистыми и угловатыми, пауза тянулась сверх всякой разумной меры, и он взял откровенно фальшивую ноту:
— Не скучай тут без меня, любимая, — клюнул неловко в пробор, для чего пришлось отдать поклон, сдёрнул с кровати (окончательно измяв одеяло) набитый барахлом чемодан, чертыхнулся — бегемот показался чрезмерно тяжёлым, — и покинул разорённое поспешными сборами жилище. Надо заметить, к чемодану он относился без всякого почтения и только досадливо шипел, когда непокорный пухлый спутник норовил снести некстати подвернувшийся косяк. С оранжевым своим призом, напротив, вёл себя особо предупредительно и от случайностей берёг. Ящик ремонтника к такому вниманию остался вполне равнодушным, зато чемодан за пренебрежение мстил и ежеминутно поддавал хозяину под коленку. В ангаре аварийной службы Романа Анатольевича ждал скоростной оранжевый бот с меткой Департамента Энергии на боку, транспорт принял на борт суетливого пассажира и его груз и отбыл, как значилось в согласованном заблаговременно маршруте, к полярной энергетической станции.