Третий эшелон
Шрифт:
— А без тормозов наоборот: надо будет остановиться, да не сможем, — настаивал местный помощник машиниста. — На таком спуске и с автоматическими тормозами боязно. Смотри, машинист, тебе отвечать…
— Мы с Кижи, у нас там без тормозов ездили, бывало, — вмешался Батуев. — Там уклон похлестче. А если что и случится, отвечать некому.
Листравой молча обдумывал, оценивал. На всем перегоне они одни, других поездов нет. «Правы и тот и другой. Ехать с тормозами — могут фрицы зацепить. Без тормозов тоже неспособно, разгонится
Размышляя, Листравой вновь и вновь вспоминал, с какой надеждой отправлял их сюда Фролов. Нет, рейс сорвать нельзя!
— По местам, ребята, — наконец скомандовал он, решив, что главное все-таки скорость. — Ты, Илюха, выключи тормоза. Контрпаром обойдемся.
И, чтобы ободрить бригаду, себя успокоить, дал мощный горластый сигнал. Вызывающий рев паровоза разнесся по округе. И лес, тесно обступивший дорогу, и позеленевшие обочины, и вывернувшаяся сыроватая низменность с плешинами пожнивья — все вдруг ожило, тронулось с места. Листравой остро почувствовал нарастание скорости. Гладкие, голые стволы сосен стремительно побежали назад, заслоняя друг друга. По сторонам замелькали чахлые кустарники, они появлялись и тут же пропадали: взамен их на мгновение вставали белоствольные березки. Вот уже поплыла плоская равнина, холмистая к горизонту.
Александр Федорович еще в прошлый раз с профессиональной наблюдательностью заметил место, где кончался уклон: две кургузые одинокие сосенки высились у дороги.
Теперь машинист жадно искал их. Взгляд перепрыгивал ложбинки, кучи прошлогодней соломы: сосенок не было… А поезд все ускорял ход. Чудилось, колеса паровоза не касались рельсов. В будке стоял оглушительный грохот. Казалось, звенела каждая из многих тысяч деталей машины. Людей швыряло от стенки к стенке.
— Контрпар! — не вытерпел помощник машиниста, хватая Листравого за рукав. — Обстреливают!
Листравой напряженно усмехнулся: если попадет снаряд, уже ничего не поможет.
Он строго глянул на Батуева, глазами указал на топку. Илья перехватил его взгляд.
— Цыремпил, даешь! — Пилипенко стал бросать в топку уголь, приплясывая от толчков, словно исполнял какой-то замысловатый танец.
Батуев одной рукой открывал дверцы, второй — держался за подлокотник окна, чтобы крепче стоять на ногах.
Александр Федорович увидел, наконец, долгожданные сосенки. Они приближались, росли, с невероятной скоростью мчались навстречу и в миг остались позади.
— Тут? — прокричал Листравой, подзывая помощника.
Тот стал рядом, обхватил Листравого за плечи, выглянул в окно. Александр Федорович слышал, как у помощника учащенно бьётся сердце. Листравой попытался ощутить свое сердце, но оно билось ровно, незаметно, только руки будто бы онемели да кровь словно потеплела: пульсировала горячим током в висках. Он вновь выкрикнул:
— Тут обстреливают?
Но ответа не потребовалось: впереди брызнул
Листравой применил контрпар. Скорость заметно упала, но состав продолжало нести. Опять далеко впереди разорвался снаряд. Александр Федорович почувствовал, как напряглись мускулы, на лбу выступил пот. «Скорость… скорость… скорость…» — словно кто-то шептал у него за спиной. Машинист прекратил контрпар — скорость вновь овладела вагонами.
Показался семафор. Почему же он закрыт? У Листравого дрогнули руки. Машинист до пояса высунулся из будки. «Без тормозов не остановиться. А если там, на Единице, тоже поезд?» По спине пробежал холодок, запершило в горле, и вдруг стало жарко…
Помощники Листравого тоже сгрудились у окна. Все представили себе, как они влетают на станцию, запруженную вагонами, скрежещет железо, дыбится паровоз, корчатся вагоны. Неужели конец?
— Илья! Точно говорили: пропустят безостановочно? — закричал машинист. Он не понимал, как Фролов мог допустить такую задержку.
Илья нервно-веселым голосом заверил:
— Сам Мошков обещал!
Прогремел под колесами мостик. Семафор с опу-щснным крылом зловеще темнел впереди. Поезд летел, как по воздуху, ошалело гремя и грохоча…
В последний момент, когда бригада смирилась с неизбежностью катастрофы, крыло семафора поднялось, и тотчас сигнал остался позади.
Листравой даже обернулся, чтобы убедиться: не пригрезилось ли?
Илья увидел расстроенное лицо Наташи: это, наверное, она замешкалась с открытием семафора. Возле подвала Краснов махал руками. Илья показал ему язык, деланно-бесшабашно засмеялся.
Скорость терялась, словно поезд уставал. Лица людей в будке паровоза все еще оставались напряженными.
— А ты говорил! — Листравой вдруг стремительно распрямился и приятельски пожал руку помощника машиниста.
— Давай лапу, маркиз! — Илья дружески хлопнул помощника по плечу. — Не обижайся.
Тот перекинул через плечо свои пожитки. Александру Федоровичу жалко стало расставаться с этим замкнутым бесстрашным человеком. Он обхватил его лохматую голову широкими ладонями, и они по-русски троекратно расцеловались. Машинист отвернулся, вытирая кулаком бледно-голубые глаза.
— Ты поосторожнее, когда поедешь…
Порывшись в кармане, Александр Федорович вынул из кармана кусок сахару, обтер его, сунул в руку помощника.
— Дочурке, от нас…
Над лесом уже показалась луна. Обрисовались зубчатые верхушки елей, взлохмаченные кроны сосен. Ветки подрагивали: орудийные раскаты не затихали.
Комендант разыскал Фролова и безоговорочно потребовал немедленно арестовать Краснова.
— Он разрешил, он и ответчик. Стрелочник — исполнитель, — горячился Мошков. — Опытный человек, говорите? Тем хуже для него!