Третий пол: Судьбы пасынков природы
Шрифт:
Первая матрица биологически основана на опыте исходного симбиотического единства плода с материнским организмом. В периоды благополучия – полная безмятежность, равновесие, идеальный покой, состояние блаженства, нирваны. Но вместе с тем – и чрезвычайная уязвимость. Мать может болеть, переживать стрессы, попадать в плохие условия, ее организм порой не справляется с вынашиванием – десятки вредоносных факторов не только нарушают нормальный ход развития, но и навсегда запечатлеваются в этой матрице болью, страхом, предощущением гибели. Прослеживается прямая связь этих мучительных переживаний с паранойей.
К каждой матрице восходит свой ряд архетипических образов коллективного бессознательного, чем и объясняется их почти
Эмоциональный фон второй матрицы, соответствующей началу родов, – тревога, предощущение неминучей беды. Возникающие ассоциации напоминают кошмар сновидений: вас засасывает водоворот, вас пожирает страшное чудовище, вас обвивают щупальца гигантского спрута. Невыносимость состояния усиливается безнадежностью: матка закрыта, выхода нет. Это – Ад, пытка пребывания в котором состоит не столько в страданиях тела и духа, сколько в ясном понимании ее бесконечности. Характерный ряд ассоциаций – темница, концлагерь, сумасшедший дом.
Архетипические образы, привязанные ко второй перинатальной матрице – Вечный Жид, Агасфер, Летучий Голландец, Сизиф, Тантал, Прометей, несущие на себе печать вечного проклятия. Родственные религиозные темы – изгнание из рая и падение ангелов. Как организующая инстанция психики, вторая матрица концентрирует вокруг себя жизненные ситуации, в которых слабый и беспомощный человек попадает во власть беспощадной разрушительной силы без шансов на спасение.
Рисунки, в которых участники погружения воспроизводят переживания следующей стадии родов, способны привести в содрогание даже закаленных. Физические состояния при протискивании под ужасающим давлением через узкие родовые пути полностью тождественны гибели – и разве так уж редко бывает, что первые часы своего пребывания на земле человек проводит в реанимации, хотя при начале родов прослушивалось отчетливое сердцебиение? Беспощадное сдавливание, боль в каждой клеточке тела, нехватка кислорода, к которой особенно чувствителен мозг. Но как ответ – волна сопротивления, запредельная активизация всех жизненных сил в борьбе за выживание.
Смертельный ужас и напряжение борьбы – эмоциональная ось переживаний, фокусирующихся вокруг третьей матрицы. Здесь первооснова потрясения, которое мы переживаем сталкиваясь с буйством природных стихий (извержения, землетрясения, бури), с войнами, революционными взрывами, техногенными катастрофами. Это страшно, но резонанс с собственным опытом переживания чего-то подобного делает сам страх завораживающе притягательным. Смесь агрессии, испытываемой со стороны материнского организма в его яростных усилиях исторгнуть плод, и собственной всеохватывающей устремленности к жизни укореняют в психике садомазохистское начало.
В переживаниях, тяготеющих к третьей матрице, ощутим отчетливый сексуальный компонент, который можно объяснить гормональной бурей – обычным ответом на крайние формы стресса. Я целиком согласен с Грофом, связывающим с этой перинатальной стадией все самое низкое и грязное в эротических проявлениях – порнографию, бездуховность, бесчеловечность.
Архетипический ряд открывается картинами Страшного суда, Армагеддона, грандиозных битв с участием богов и титанов, ангелов и демонов. Элементы демонизма присутствуют и в таком часто встречающемся сюжете как Шабаш ведьм, с его острой извращенной сексуальностью, страхом, агрессией и кощунственным издевательством над святынями. Нераздельное единство величия и мерзости в человеческой природе, которым, наверное, она никогда
Величайшим достижением Грофа, обещающим обессмертить его имя, я считаю открытый и подробно описанный им феномен смерти-возрождения, составляющий основу кульминации родовых мук и одновременно их счастливое разрешение. Находясь в точном смысле на пороге освобождения, человеческое существо ощущает приближение окончательной катастрофы. Гибель надвигается, смерть уже настигает свою жертву. Участники экспериментов сообщают о пережитом ужасе полного уничтожения, аннигиляции – и это оправдано не только физическим страданием, достигающим в момент рождения своего пика, а и тем бесспорным фактом, что плод, как определенная биологическая данность, в этой точке действительно перестает существовать. Но в миг, который невозможно точно зафиксировать, смерть оборачивается жизнью, возрождением уже в новом качестве – автономного индивида, связанного с матерью лишь пуповиной, но сразу же теряющего и эту последнюю связь. Темнота сменяется ярким светом (не отсюда ли движение по длинному коридору навстречу свету, о котором рассказывают люди, пережившие клиническую смерть?), водная среда воздушной. Дает знать о себе сила земного притяжения, которая в окружении околоплодных вод ощущалась совсем по-другому. Частица материнского организма полностью принимает на себя нелегкое бремя жизни. В переживаниях, сопровождающих этот момент, кроме захватывающих ощущений облечения, конца мук, доминируют духовные мотивы освобождения, искупления вины, очищения от грехов.
Мифы, легенды, религиозные концепции, несущие образ умирающего и воскресающего бога, трактовались у нас обычно как отражение природных циклов – наступления весны после зимней неподвижности или пробуждения в начале сезона дождей, когда кончается период засухи. Нельзя исключить и эти наблюдения, имеющие самое прямое отношение к человеческой жизни. Но зачем идти так далеко, если с опытом смерти-возрождения каждый приходит на свет? Как бы свидетельствуя о ни с чем не сравнимой важности и значительности этих переживаний, завершающая перинатальная матрица позволяет испытать встречу или самоотождествление с Христом, Озирисом, Адонисом, Дионисом и другими богами, с Девой Марией, Шидой, Кибелой.
Как врач, Гроф чрезвычайно высоко оценивает лечебный эффект этих переживаний в ходе сеансов погружения, способных вызвать трансформацию личности. «Глубинное столкновение в собственном опыте с рождением и смертью, – говорит он, – как правило, сопровождается экзистенциальным кризисом невероятного размаха, во время которого человек самым серьезным образом задумывается о смысле существования, о своих фундаментальных ценностях и жизненных стратегиях. Этот кризис может разрешиться только через подключение к глубоким, подлинно духовным измерениям психики и стихии коллективного бессознательного». Но этот опыт служит не только в условиях клиники, когда к нему апеллирует профессиональный психотерапевт. Жизнь сама богата событиями, ставящими человека в ситуацию гибели, утраты всего, потери самого себя. Но если хватает сил ее пережить и не сломаться, возникает точно такое же ощущение нового рождения, переоценки, освобождения от суетной житейской накипи.
Ну, а теперь, как и было обещано – об отношении Грофа к психоанализу и, в частности, к фрейдовской теории сексуальности.
По первым своим впечатлениям от публикаций и от попыток практического применения его методик я, признаться, имел наивность считать Грофа прямым наследником Фрейда, его символическим сыном. Сыну положено идти дальше отца, поскольку он стартует от той отметки, к которой отец двигался всю жизнь. Еще больше увеличивает эту дистанцию общий прогресс науки. Но даже если такой отрыв огромен, он не мешает сыну преклоняться перед величием отца и гордиться своим родством.