Третий шеар Итериана

Шевченко Ирина

Ничего.

Четверо управляют Великим древом. Стихийники, люди и прочие народы — лишь игрушки. Шеары — слуги. Слугу, забывшего свое место, нужно наказать, чтобы впредь неповадно было…

— Я лишь хотел…

Один день. Годы — это мечта. А один день… Неужели им даже дня жаль для него?

Да, он — ошибка. Но ведь их ошибка, их и ничья больше. Это предвечные проводят эксперименты, путают судьбы и ломают жизни…

— Отдохни, — Холгер касается его руки. — Еще поговорим. Будет время.

О, да. Времени теперь будет — хоть отбавляй!

Только не отбавит

же никто…

Он спит.

Просыпается и ест… То ли суп, то ли жидкую кашу — что-то, что Эсея подает в глубокой тарелке.

— Как вы тут? — шепчет он, перехватив ее руку.

Сильфида мнется, не зная, что ответить.

Больше семи лет прошло, немало могло уже случиться. Расспросит потом. Ее, Эйнара, Лили…

Лили он еще не видел. И Фера.

Уже забыли о нем?

— Все приходят, — угадывает его мысли Эсея. — Все.

Улыбается загадочно, но сил уже нет разгадать ее улыбку.

Спать…

Проснувшись опять ест.

Но это потом.

А сначала, открывает глаза, осматривается и улыбается увиденному: Эйнар сидит в кресле у окна, а на коленях у него Эсея, шепчутся о чем-то. Вот так пошутишь, бывало…

Тьен ворочается, чтобы заметили, что он уже не спит. Откашливается — в горле, и правда, першит… А затем его уже кормят.

Хочется встать, пройтись по дому, заглянуть к детям. Написать Софи. Извиниться за долгое молчание и за то, какой он дурак…

Но покуда сил хватает лишь на то, чтобы подтянуть повыше подушки и сесть.

От помощи Эйнара он отказывается. Не из гордости — нужно учиться справляться самому.

Он справляется.

Одеяло натягивает на плечи. Шевелит пальцами ног.

— Как себя чувствуешь?

Эсея наклоняется к нему, и непривычно-длинные волосы сильфиды падают вперед. Коснуться бы рукой, но тогда она увидит, как дрожат у него пальцы.

— Неплохо.

Его собственные волосы тоже отросли. После, когда сможет встать, снова сбреет…

— А ты…

Хочется разузнать у нее обо всем. Об Эйнаре. Раньше она рассказала бы, наверное.

Но то раньше.

Семь лет прошло — приходится постоянно напоминать себе об этом.

— Что? — спрашивает Эсея, не дождавшись продолжения.

— Ничего, — качает он головой, и от этого движения комната начинает медленно кружиться перед глазами.

— Тут кое-кто хочет с тобой увидеться, — шепчет сильфида заговорщически.

И улыбается с хитринкой.

— Он пришел ко мне, когда ты был уже в капсуле. Не успел всего на несколько дней. Хотел повидаться с тобой, но я сказала, как и договаривались, что мир закрыт. А когда Эйнар понял, что с тобой что-то не так… По его расчетам ты должен был уже проснуться, но все не просыпался. Мы так испугались… Эйнар рассказал отцу, думал, тот поможет… А потом кто-то должен был находиться с тобой постоянно. Мы все приходили, сменяли друг друга, но лучше бы, чтобы кто-то, кто понимает в этом. Целитель… Ты же не рассердишься?

Целитель.

Входит неспешно в комнату. Останавливается в нескольких шагах от кровати.

Глядя на него,

думается, что Эсея и не изменилась совсем. Хотя выглядит он почти так же, как и раньше. Лицо мальчишеское, длинные черные волосы собраны на затылке и повязаны синей лентой с золочеными краями — значит, прошел уже посвящение… А взгляд другой. Незнакомый. Но не чужой…

— Здравствуй, командир.

— Здравствуй, Кеони. Рад… кх… — снова першит в горле. — Просто рад.

Столько всего. Поговорить, расспросить, объяснить…

А глаза опять закрываются сами собой.

Есть время?

Есть.

Может, не так это и плохо…

Они приходят, уходят, меняются у его постели.

Подносят питье и еду.

Эйнар. Эсея. Кеони. Холгер. Арсэлис. Фер. Йонела…

Йонела глядит с укором и жалостью. Так и чудится, что прошамкает сейчас, как взаправдашняя бабуля: «До чего ж ты себя довел, милок!». Но она, конечно же, ничего подобного не говорит. Лишь подсовывает под руку сверток с пирожками…

— Только попробуй еще раз устроить нечто подобное, — шипит на него Лили. — Остолоп! Мальчишка! Мальчишки… Оба!

— Ох, она мне тогда… — жалуется Эйнар, когда альва уходит. — Отец так не разорялся.

— Представляю, — кивает Тьен.

Самому тоже хочется отчихвостить братца.

Не за идеи его экспериментаторские, за другое. Спросил у него про Эсею, а этот — и впрямь мальчишка — только плечами пожал. Неопределенно у них все, видите ли, и говорить рано…

А может, и рано. Что для них, стихийников, прошедшие годы? Но Тьен все равно обещает младшенькому уши надрать, если обидит его воздух.

— Обидишь ее, — бурчит тот.

Но уши руками закрывает на всякий случай.

На третий день получилось встать.

Доковылял до детских спален. У Люка посидел немного. Потом у Клер.

Дошел до кабинета…

— Тебе что-нибудь нужно, пока я тут? — заглянул к нему брат.

— Да. Лента… Ленту чернильную для машинки еще до капсулы хотел заменить. Где-то в шкафах должны быть, я с запасом брал…

— Последняя, — Эйнар тряхнул найденной на полках коробкой. — Держи, я еще раздобуду. Тебе много надо?

— Много.

Чтобы на двадцать семь лет хватило…

«Здравствуй, Софи.

Пишу, чтобы рассказать, что вышло из нашей с Эйнаром задумки…»

Подбирает слова, но, не придумав ничего, печатает как есть:

«…А вышло, мелкая, что муж у тебя — дурак. Причем дурак самонадеянный и безответственный.

Но я усвоил урок и подобной глупости больше не повторю. Пусть все идет своим чередом, а я подожду. Теперь это не так сложно, как поначалу. И я не один.

Нет, друзья и родственники уже не сидят при мне неотлучно. И то, что эти годы вынуждены были бросать дела и менять планы из-за меня — тоже следствие моего эгоизма и безответственности. У меня нет права ничего от них требовать, я не желаю стать обузой. А в моем мире тишины и остановившегося времени, должно быть, не слишком приятно находиться тем, чей удел — жизнь.