Третья диктатура. «Явка с повинной» (сборник)
Шрифт:
С первой же зарплаты снял у частников флигелечек, отдельно стоящий в их дворе. На шахте как «своему» выписали тонну угля (вдвое дешевле, чем за ту же тонну начисляли зарплату бригаде навалоотбойщиков: такова была советская экономика, увы). Была в домике «буржуйка». Где-то «радиоприемник» (махонький такой, «москвич» назывался) раздобыл. Не помню даже, откуда он тогда взялся. Короче, зажил барином в ожидании приезда молодой жены, последовавшей под самый Новый год, через месяц после меня.
Шахта. Донбасс. Уголек… Слова всем знакомые. Представили бы вы себе, что это за ад, кто там работал. Около 70 процентов – бывшие уголовники. У них – иерархия, порядок. Хотя все – из «мужиков» (по лагерной терминологии, т. е. они и в зоне тянули лямку, работали). Попадались, верно, и местные потомственные шахтеры, как бы костяк. А все больше – всяких авантюристов, неудачников, а то и просто любителей длинного рубля… У меня быстро появились два друга-грузина, один белорус (его почему-то ягутом кликали, хотя был Васей). «Бугром» у нас был Ванька, 29 лет (10
Шахта – подземное хозяйство на глубине сотен метров (где как). Сначала проходят вертикальный ствол до того горизонта, где угольные пласты. Там – горизонтальные выработки руддвора: большие «залы» для маневров электровозов, подкатки-откатки вагонеток, из коих целые составы образуются. От руддвора – горизонтальные «штреки» в разных направлениях, коридорчики сечением, на глаз, 2х2 м. Иногда удавалось одновременно с проходкой штрека закладывать и лаву, метров так на 20–30. Дальше навалоотбойщики продолжат выработку пласта, пока есть в нем уголь. Лавы-забои в Донбассе изнурительные. Говорили, что при пласте угля в 60 см считалось целесообразным извлекать добро. В нашей шахте благодать, пласт – 90 см, в лавах (а их в каждой шахте – несколько, расчет – по суммарной производительности всех забоев и возможности шахтного ствола выдавать продукцию на-гора) можно и на коленях работать, а не лежа на боку ворочать совковой лопатой. Без лопаты не обойтись. Комбайн есть, но он пласт целиком не захватывает, уголь пойдет с большой примесью породы. Верх-низ пласта за комбайном уже вручную приходится разрабатывать, сантиметров 10–15. Работа навалоотбойщика и есть: на коленях, ползком остатки угля «выковырять» со свода и из-под себя и следом за комбайном крепить кровлю деревянными столбами (уже и тогда говаривали, что есть универсальный металлический крепеж многоразового пользования, но мне видать оный не довелось). Дело осложнялось еще и тем, что пласты угля никогда горизонтально не лежат. У нас он был под углом 18°, из лавы уголь с грохотом летел вниз на транспортер по желобку «рыштаков», соединенных меж собой по длине своеобразных «стиральных корыт», лежащих по всему склону лавы. Шесть часов без перерыва и перекура. Впрочем, это разве что лишь правила техники безопасности. В Донбассе нарушения запрета курения обычны. Выбрали момент (скажем, перебои с порожняком, «Совок» же!), «тормозком» перекусили (у всех еда с собой, в шахтах «ресторанов» нет), ну и коллективно перекурили, при строжайшем запрете. Выброс метана – довольно редкое явление в этих краях, не как в Кузбассе или в самой столице края Донецке. А курить-то охота!
Работа в шахте началась у меня в бригаде веселой молодежи. Наша задача – обеспечить забой и проходимые новые штреки пиломатериалом. Для лавы – подбойки (хвойный кругляк сантиметров 10–15 в диаметре, длиной 90 см) и горбыль для кровли. А проходчикам – что заранее заказано-заготовлено на «горе». Те же 4 смены, та же черная пыль толстым слоем под конец смены, та же веселая озорная мужская баня по выходе на земную твердь («Парень, да что же ты в шахте делаешь? С таким инструментом на сочинских пляжах надо работать, дуралей!»). У мужиков страсть – выглядеть острословами.
Мне тогда непонятно было, с чего они так бесятся. Ну, представьте, в шахте на всех участках телефоны. Под 8-ое марта шалопай решил подшутить. Снял трубку и телефонистке: «Срочно главного инженера, домой прямо звони». Та и не подумала ослушаться: звонки из-под земли подлежат немедленному соединению, в любой час дня и ночи. В 12 ночи – сонный голос главного инженера в трубке. «Леонид Василич, с праздником!» «С каким-таким еще праздником, мудак, в полночь-то?» «Ну, как же, восьмое марта уже наступило». «Я тебе что – баба, что ли?» «Баба – не баба, а блядь-то порядочная». Шахта, поди, всю ночь гоготала. В отличие от начальника, главного не очень жаловали. Вычислили же паршивца элементарно. Телефонистка сразу и доложила: с 9-го бремсберга звонили. А дальше все просто. Какой бездельник мог оказаться у телефона в разгар работы? Конечно, лесогон. Их всего 5–6, кто посмел? Понятно, этот бандюган. Наутро прямо из душа повели к главному (начальство в 7 утра всегда на месте). Думаете – избили, выгнали, оштрафовали? Пожурили и отпустили. Потом, встречаясь иной раз под землей (главный нередко спускался туда в дневную смену), они очень тепло здоровались за руку при возгласе главного: «Ну, ты, блядь, даешь!» и молчаливой улыбке нашего Ваньки.
Мне потребовалась аж пара десятков лет, чтобы понять механизм смягчения людской злобы. В «Совке» такие отношения на производстве не часто встречались. Лишь десятки лет спустя понял, в чем дело: сытые добрее! Жлобство и злобство соседи не только по своим начальным буквам на русской клавиатуре компьютера, а родственники по жизни. Помните сцену поджога женщины на бензоколонке в конце «Острова Крым» Василия Аксенова? Ни за что, от одной лишь злобы (в цветущей стране вдруг перестало хватать бензина) иные (увы, многие!) «человеки» звереют. И генетика тут ни при чем, осмелюсь возразить известному генетику Эфраимсону. Полвека спустя Австралия вызвала наше с Натальей изумление. Потомки каторжников из Британии в 5–6-м поколении самые честные и праведные люди из встреченных нами. Нынче, по истечении полувека с моей «шахтной» поры, есть у нас и основания судить: много где побывали, кое-что повидали.
Австралия. Мы в гостях у Ксении, 90-летней тети моей жены. Вышли как-то утром вместе в центр ее городка Куума (10
Теперь посмотрим на украинские события начала 2014-го года. Революционеры! Герои! Победители! А мародерством промышляют, поезда грабят с оружием в руках. Пришли ведь к власти коррупцию искоренять, а насаждают разбой. От «Лукойла» российского потребовали ежемесячно с каждой заправки по три тонны бесплатного топлива на нужды армии, убивающей русских в Донбассе. «Лукойлу» пришлось немедленно продать сеть заправок австрийцам, Законов-то нет! Революция! «Окаянные дни» Бунина…
Голодные теряют человеческий облик. А сытые, наоборот, обычно добреют, становятся благодушнее. Коммунизм потому, в частности, гикнулся, что ориентировался на голодных, кормил людей болтовней о светлом будущем, а не мясом-молоком. Каких-то наивных недоумков можно уверить, что сегодняшняя жизнь впроголодь – во имя завтрашнего пиршества, вкалывайте от души и пока кормитесь с помощью «колбасных» электричек и поездов, потом будет хорошо. А это «потом» оказывалось хуже и хуже. Недоумок резонно и зверел. Не, нельзя опереться на чернь, если хочешь блага своему народу, своей стране. Даже когда недоумков – абсолютное, подавляющее большинство в составе общества, как в сегодняшней России или в той же Украине. Впрочем, а где это соотношение не в пользу черни? Весь вопрос во влиянии на социум этих или думающих. Потому «Пролетарии всех стран, соединяйтесь» – чушь собачья. Объединяться следует только интеллектуалам. Нужна конкуренция умов, талантов, инициатив. Она одна и обеспечивает процветание. Стимул же к ней – естественное стремление человека жить комфортно. А всеобщая уравниловка, единомыслие гибельны. Результатом бывает лишь бесстыжая демагогия а-ля большевизм или, того хуже, бандеровщина. По мне, так «Совок» сродни киевскому майдану: там и там – животные, и те, и эти – карикатура на общество мыслящих тварей. Да, коммунизм – большой хлев бессловесного скота. А майдан, этот зверинец «свободного содержания», лучше, что ли? За ним хлев и следует, по советскому опыту, лет эдак через 8–10.
Отвлеклись, однако. Вернемся к самому повествованию.
В середине января приехал в Гуково брат Арсо. Школу закончил, поступить не сумел пока, работы никакой. С приключениями доехал. Из Ростова чуть ли не каждый час – рейсовый автобус в Гуково. Он попал под вечер (поезд пришел так), на последний рейс и… в пургу. Километров 10 по очереди с русским парнем шли пешком перед автобусом, туман одолевали. Накормили мы его, напоили, отогрели и уложили спать. Утром на шахту, трудоустроиться. Ему под землю нельзя, нет еще 18. Устроился на мою же «профессию», лесогоном на поверхности. Здесь ведь тоже надо заготавливать материал, загружать в вагонетки, подавать к стволу… Он проработал до начала марта. В первой декаде марта из дома тревожные сообщения: отца хотят «съесть», ищут на него компромат. Даже находят поставщиков оного. Отец, наивный крестьянин, на выборах очередного первого секретаря райкома посмел интригу учудить, поддержал не присланного из Еревана «варяга», а своего односельчанина, к тому времени многолетнего председателя райисполкома Шаварша Вардумяна. Сговорился и с другими членами пленума, распределили роли. Ага! Ни один из них ни слова не сказал! Отец-то выступил, на свою беду. А никто не поддержал. Пришлого избрали, конечно. Он, понятно, отомстил (если вам когда-нибудь попадался великодушный «совок» на приличной должности – очень завидую, за всю жизнь довелось мне знать двух-трех таких). От отца потребовали документально доказать, что дом, который он построил, не из ворованных материалов. Мать, умница, сохранила квитанции, предъявила. Не хватило таковой на 400 рублей цемента (тогда еще сталинские были рубли, при Хрущеве они стали в десять раз меньше): где взяли? Отец – директор районной МТС, большое хозяйство, и строек хватало. Что-то, надо думать, брал и у себя на работе. Хотя и был он педантично порядочным и честным человеком. «Свора» и рыщет, по заданию первого секретаря райкома, кто бы засвидетельствовал против отца. Арсо затем и поехал: устыдить тех, кто на то был готов. Успешно: все обвинения с отца сняли, остался только злосчастный цемент с невыясненным происхождением. Вот первый и «любезно» предложил альтернативу: или уход с должности, или выговор с занесением. Говорю же, был наивный крестьянин мой отец: выбрал уход с должности. Это в 50-то лет! Минимум десяток лет еще работать. А за нами с Арсо еще трое, младшей, Асе, нет еще и пяти. И объяснил: я столько лет в партии, у меня совершенно чистая карточка, не хочу пачкать.
Конец ознакомительного фрагмента.