Третья истина
Шрифт:
– Еще один французский!
Несмотря на внешне надменное ко всем отношение Лулу, которое достигалось усилием воли и подавлением приступов смущения, девочки уже давно считали ее своей. Она занимала в их обществе вполне определенное положение «неприступной гордячки». Даже акцент, доставлявший ей самой столько огорчений, стал предметом подражания. А о походке нечего было и говорить! Кроме того, было известно, что Курнакова не выдаст, не наябедничает, а если что не по ней, может и отлупить.
Сейчас, на сообщение Лулу класс откликнулся гулом, в котором можно было расслышать все,
– Шур, пересаживайся ко мне! Только не злись без причины!
Лулу подняла голову и наткнулась на серьезный взгляд таниных светлых глаз.
– Почему? – пожала она плечами. – Я всегда отлично сидела одна!
– Раньше здесь места не было. А то, давай, я к тебе пересяду, хотя тебя скорее не поругают.
– Почему же твоя Катя не приходит? А когда придет, где же будет? Или она и тебя теперь дразнит? Вы поссорились? Но этого не может хватить, чтобы создать нового друга…
– Ты что, разве, ничего не знаешь?
– А что же произошло? – сбавила тон Лулу.
– На следующей перемене… – кивнула Таня на входящую Марию Михайловну.
Лулу села и открыла единственную книжку, привезенную из дома: «Приключения Гулливера». Она просто случайно оказалась среди ее учебников. Но хотя Гулливер и пребывал в весьма затруднительном положении: лежал весь опутанный лилипутскими веревками, Лулу не могла сосредоточиться, она все думала о Тане и ее словах. Неужели с рыженькой Катей произошло что-то ужасное? Или можно еще что-то сделать? Она едва дождалась звонка и с первым же его звуком рванулась со своего места:
– Курнакова, я хозяйка урока, звонок для меня, я вдалбливаю это вам второй год!
Лулу не рада была, что поторопилась… Началась перемена, а Мария Михайловна все еще аккуратно выговаривала слова очередного отрывка из собственной жизни. На этот раз речь шла об ее сыне Бобочке и «пеньюаре», из которого он вырос. На этом примере Мария Михайловна объясняла пословицу «Все течет, все меняется»:
– … ему было шесть месяцев, и он ходил в этом пеньюаре, как король. Но прошел год, и пеньюар перестал на него налезать. Вот где истинный смысл этой замечательной мудрости! – торжественно завершила она. – Теперь можете идти!
Лулу вмиг очутилась около Тани.
– Говори!
– Про Катю? Давай отойдем к окну. Катиного отца… уволили с железной дороги. Сама понимаешь, за что сейчас прогоняют. Я потому тебе говорю, что ты болтать не станешь.
– Совсем не понимаю, – взволновалась Лулу, ощущая одновременно и то, что ей лестно и то, что она глуповато выглядит. – Как уволили?
– Он в стачке участвовал и в забастовке. Так вот, из гимназии Катю исключили, как будто из-за того, что ей стало платить нечем, а на самом деле… они просто боятся, они всех таких выгоняют.
Лулу поняла, что с Катей поступили несправедливо, но разобраться в причинах – не получилось.
– Понятно, – вздохнула Таня. – Ты ведь где жила…
Лулу смутно припомнила по книгам, что именно там, откуда она приехала год назад, что-то похожее было.
Но сейчас она,
– Таня, необходимо к ней пойти! Она без подруг, а привыкла всегда с ними…
– Так я же хожу, что ты думаешь? Ты тоже хочешь пойти? Она будет рада…
– Почему это? Ты забыла про нее и про меня?
– Она не сердито дразнится, а ты обижаешься всегда. Она уже даже боится дальше дразнить, а ты, все равно, драться начинаешь….
– Пойду, – окончательно решила Лулу.
– Тебе, наверное, надо дома спроситься?
– Нет! Я все решаю сама. Дома никто не знает, где я бываю.
Таня удивленно, но вместе с тем и уважительно посмотрела на Лулу, очевидно, не зная, верить или не верить. Другой девочке точно не поверила бы…
А Лулу говорила правду и только в одном погрешила против истины: ничего общего с понятием «дом» в Ростове у нее вообще не было.
Господин Петров, вот уже третий месяц, ездил по своим коммерческим делам, а Софья Осиповна, видимо, опасаясь, что одной ей из стычек победительницей не выйти, предпочитала поменьше общаться с неукротимой постоялицей.
С того самого мгновения, как опухшая от рева Лулу, стараясь не оглядываться на уходившего Виконта, села с ней в пролетку и с большим трудом отвечала на незатейливые вопросы, родственница твердо уверилась, что получила еще более несносную «детку», чем отправила.
Сиденьем в четырех стенах тоску по прекрасному лету было не заглушить, и Лулу пристрастилась к самостоятельным прогулкам после школы. Иногда даже начинала чрезмерно злоупотреблять своей свободой. Но Софья Осиповна в таких случаях, например, изловив ее, выходящую с циркового представления, только вздыхала, говоря, что этот крест на нее взвалили родственники, и она будет, стеная, нести его по жизни, хоть до смерти.
В тот же день, после занятий, Лулу отправилась с Таней к Кате, с такой интересной фамилией, немного напоминающей Францию. Дорогой беспокоилась, что помешает подругам, перебирала в голове разные слова, которыми хорошо было бы начать разговор. Но Татьяна доверительно рассказывала ей такие странные вещи, что беспокойство уступало место любопытству и желанию помочь.
Они вышли на набережную, нашли большой кирпичный дом и прошли по извилистому коридору со множеством дверей. Постучали в последнюю и очутились в кухне, размером с конуру Рекса, или чуточку больше. Но поместилось в ней немало: старушка, два мальчика, довольно толстый котище, столик, плошки, кастрюльки и прочее.
Лулу вежливо поклонилась старушке, сочтя реверанс неуместным:
– Здравствуйте, сударыня, я пока у вас не была, приятно познакомиться. Меня зовут Александра.
Таня слегка подтолкнула ее. Лулу замолчала, удивляясь, что старушка продолжает возиться у плиты, не отвечая.
– Таня, – прошептала она, – эта дама сердится на мой приход…
– Что ты! Она просто не слышит, глухая, понимаешь? Бабушка Зина! – закричала она.– Здор'oво!
Старушка обернулась и напомнила Лулу Тоню, только сильно постаревшую. Это сразу согрело. А старушка сказала: