Третья истина
Шрифт:
– Алексей Кондратьевич! Я разве не говорил вам вчера, что месяц не двинусь из Раздольного? Едете один. С Богом!
– Это не Алексей Кондратьевич, а я. Откройте, прошу вас, мне поскорее,.. раз вы не спите, я уже замерзла тут.
– И давно ты замерзаешь? Что ты тут вообще ищешь?
– Не очень давно…
– Заблудилась в темноте?
Дверь открылась, и Виконт, с подсвечником, вышел ей навстречу.
– Я просто за вами пришла, уже ведь утро!
– Что ты говоришь! – Виконт оглянулся назад, в темноту комнаты.
– Конечно так. Просто зима и темно, – она снисходительно рассмеялась, – уже восемь
– Допустим, ты меня убедила, проспал. Как, очевидно, и все остальные, – он вошел на минуту в комнату и вернулся с часами. – Так. Десять минут седьмого. Спасибо. Здесь действительно прохладно. Ну, морозить я тебя не стану, придумаю что-нибудь похуже. Пошли вниз.
Услышав, который час,– кстати, это не было для нее такой уж неожиданностью,– Лулу сейчас же упала духом. Конечно, он отправит ее спать. Но, увидев с облегчением, что третий этаж они миновали, она сразу осмелела.
–Мы идем в столовую позавтракать? Лучше туда не пойти… Поймают же сразу!
Он покосился на нее особенно ярким в свете свечи глазом:
–Поймают, и что?
Они свернули в библиотеку, он зажег еще несколько свечей в настольном подсвечнике и показал на кипу бумаг на столе.
–Видишь эту гору? Это мое любимое занятие во время бессонницы. Кстати, до тебя она меня не посещала. Мы будем сидеть и разбирать почту за два месяца, – он сделал паузу и трагическим голосом добавил:
– Голодные. В темноте и холоде.
– А здесь, во-первых, не холодно, во-вторых светло… – весело ответила Лулу. – И потом действительно! Видите, как удачно, что мы встали пораньше, кто бы это разобрал? А вы всегда сами разбираете почту?
– Всег-да. Не пытайся меня разговорить, не выйдет.
Некоторое время он молча просматривал конверты и с невеселым выражением лица прочитывал бумаги. Лулу безмятежно перелистывала пришедшие с почтой журналы мод, сидя на ковре, и с удовольствием поглядывая на Виконта.
Вдруг он встал и вышел из библиотеки. Лулу сразу почувствовала, что очутилась в крошечном светлом мирке, окруженном пугающей темнотой. Она подошла к двери и крепко взялась за ручку. Вот оно, наказание хуже холода! За окном заскрипело как-то незнакомо… Такого звука она никогда не слыхала… Вдруг вспыхнула и потухла одна из свечей. Круг света на столе еще более съежился. Блики от камина заиграли на стене. И сочетание света от огня с зеленоватыми обоями создало неприятное, угнетающее чувство. Дверь дернулась. Лулу бросила ручку и, зажмурив глаза, прижалась к стене:
– Что еще такое? Что тут без меня произошло? – вошедший Виконт обвел взглядом комнату.
Лулу самой стало удивительно, чего она испугалась? Свеча погасла… Подумаешь!
– Огонь какой-то… – попыталась она все же объяснить.
– Огонь? Ты обожглась?
– Нет. Я так просто, кажется, испугалась.
– Чего? Ну, ладно, оставим эти глупости. Бери, – он протянул ей золотистый брусочек.
– Сыр. Хлеба не нашел. Кот, которого я побеспокоил, до сих пор орет в кухне. Голову я чуть не расшиб о полку. Свою голову, я имею в виду. На кота – наступил.
– Вам больно? Надо поскорее монетку-пятак положить!
– Чуть не расшиб, я сказал. Если бы это свершилось, то с тобой, виновницей моих злосчастий, я бы поговорил по-другому.
– Вы и так, с таким серьезным тоном сегодня, я вас
– Ну и как, нравится? А я способен и на большее. Кстати предлог «с» здесь не при чем. «Вы говорите сегодня серьезным тоном». Вот как надо!
Лулу согласно кивнула и предпочла сменить тему:
– Какой вкусный-вкусный сыр!
Виконт выудил из розового конверта лист, пробежал глазами и усмехнулся: – Весьма интересное послание. Как думаешь, о ком?
– О вас? Почитайте мне, пожалуйста, можно?
– Можно,– с готовностью ответил он, – почитаю.
Он боком присел на стол и с выражением отчаяния и обреченности прочел следующее:
«Любезные родственники!
Сестра Евдокия, невестка Домна Антоновна, дети!
Вчера, в гимназии Берберова произошло происшествие, которое вопиет к небесам! Увы, содеяно оно нашей бедной, не осененной божьей благодатью, заблудшей овечкой, Александрой. Я была призвана ее удрученной наставницей, ибо другие родственники детки в удалении. И вот, пишу вам, скорбя всем сердцем.
Я долго щадила вас, а также уповала на раскаяние заблудшей овечки. Увы, такового не последовало: она с преступной настойчивостью преследует госпожу Флигелеву – даму с весьма высокими и ярко выраженными моральными принципами. Вчера неучтивость злосчастной детки перешла все границы: на досточтимейшую госпожу ею был обрушен град оскорблений, на кои та смиренно отвечала лишь зажатыми ушами». – Тут Виконт, как бы, слегка подавился, но чуть помедлив, продолжал еще более обличающим тоном:
– «Тем не менее, наиболее вопиющее из сказанного было ею донесено до меня в целости и сохранности, и поразило своей недостойностью и крамолой. Почтенная наставница была обвинена не боящейся кары Всевышнего деткой в несправедливости и злонамеренности. Я страшусь подумать, чего заслуживает нечестивица!
И все же молю вас о снисхождении к блуждающей впотьмах Александре, хотя не в одной дерзновенности к госпоже Флигилевой она повинна. На уроках ею неуместно читаются книжки цивильного содержания, в коридорах она предается передразниванию классной дамы и даже (Прости меня, Боже!) изображению позорных номеров местного цирка.
Я денно и нощно молюсь за спасение нашей детки и надеюсь, с Божьей и вашей помощью привести ее к смирению и покорности!
Молящая Вседержителя за вас, Софья».
Во время чтения Лулу несколько раз порывалась вмешаться, но Виконт останавливал ее движением руки.
– Госпожа Флигелева! Это же Мария Михайловна!– вскричала она, как только он закончил чтение, положил письмо в карман и посмотрел на нее, склонив голову к плечу. – Вот скажите, знаю я французский язык?
– Ну, предположим.
– Разве плохо?
– Знаешь.
– Она мне только четверки ставит! Ну, пусть. Но я обнаружила в классе таких девочек, которые совсем не знали, и чуточку позанималась с ними. Они так хорошо ответили, а она даже не послушала, а про помощь разузнала и устроила крик! – Лулу продолжила, выделяя все гласные, как Мария Михайловна, – «Курнакова! Может, мне закончить учительскую работу? Наконец-то вы облегчили мне жизнь! Вы, надо понимать, теперь госпожа преподавательница!» Я только чуть-чуть пререкнулась, что я не ей, а девочкам помогала, а ей бы помогать никогда не стала! А она вызвала Софью Осиповну. Зачем? Она же не моя родительница?