Третья половина жизни
Шрифт:
– Понятия не имею.
– А вы, Николай Тихонович?
– Есть у меня кое-какие соображения.
– Какие?
– Если я прав, скажу… Андрей, поставьте половицу на место… Мартыныч, сеанс связи был?
– Был. Теперь только утром.
– Отправьте радиограмму. Я сейчас напишу…
НАЧАЛЬНИКУ ЭКСПЕДИЦИИ ШУБИНУ. ПРОШУ СООБЩИТЬ, НАВОДИЛ ЛИ КТО-НИБУДЬ ЗА ПОСЛЕДНИЕ ПОЛТОРА ГОДА СПРАВКИ О БУРОВЫХ НА ИМАНГДЕ. КТО, КОГДА, ЧТО СПРАШИВАЛ. СЛЕДОВАТЕЛЬ ЕГОРОВ.
ИМАНГДА,
XVIII
Бревенчатая изба гидрологов состояла из одной комнаты с большой русской печкой. На печке была просторная лежанка, на которой спали рабочие Иннокентиев и Терехов. Иннокентиев, которого все звали Кешей, был потрепанный жизнью плюгавый мужичонка лет пятидесяти. Память его переполняли случаи, которые приключались с ним в самых разных местах, от Калининграда до Камчатки. За два часа, которые Егоров провёл в избе гидрологов, он раз десять начинал их рассказывать, но сразу сбивался, перескакивал с одной истории на другую. Единственное, что Егоров понял, так это то, что однажды Кеша попал в облаву, которую норильские менты устроили на бичей в городской теплоцентрали. Обещали посадить, если не устроится на работу, и направили в Гидрологическую службу. На посту он уже пятый год и возвращаться в город не желает ни за какие коврижки.
– Сам посуди, чего мне там делать? – напористо спрашивал он, близко придвигая к Егорову тёмное лицо с жиденькой бородёнкой. – Обратно бичевать? А здесь у меня всё есть, сам себе хозяин. Бухла вот только мало привозят.
– Отдохни, Кеша, ты уже достал человека, – прервал его напарник. – Дай и нам поговорить.
– А я что? Я ничего, – послушно согласился Кеша и полез на печку.
Терехов был приземистый, с широкими плечами, с ранней лысиной на большой голове, с густой черной бородой, неровно подстриженной. В избе у него был свой угол со столом из двух досок, с полкой, на которой стояли технические учебники. Егоров вспомнил, что он заочно учится в Норильском индустриальном институте, поинтересовался:
– Вы на каком курсе?
– На третьем.
– Кем станете?
– Инженером-электриком.
– Я тоже учился на заочном. Знаю, каково это – учиться и работать.
– Я потому и устроился сюда. Понял, что в городе не потяну. Друзья, пьянки. И не откажешься. А здесь ничего не мешает.
– Вы Вадима Неверова хорошо знали? – продолжал Егоров.
– Ну, знал. Зиму вместе работали.
– Что он был за человек?
– Нормальный человек. Будто и не москвич. Помогал мне курсовые по математике писать.
– Москвичи все ненормальные, – подал голос с лежанки Кеша. – Я однажды на Казанском вокзале…
– Уймись, – приказал Терехов.
– Ну, молчу, молчу!
– Он часто бывал на Имангде?
– Не скажу, что часто, но приходил. Иногда ночевал. Особенно когда на дальнюю буровую ходил. На ту, что у сопки Плоской. От нас до неё километров двадцать. А если идти от Макуса, то все сорок. За день не обернёшься.
– Не говорил, зачем он туда ходил?
– Я как-то спросил.
– Что за беда?
– Откуда мне знать? Думаю, что-то с женщиной. Он же молодой был, всего года на три старше меня. В таком возрасте все беды от женщин.
– Верно говоришь, – подал голос Кеша. – Все беды у мужиков из-за баб. Вот у меня одна была…
– Кеша!
– Ну, молчу, молчу!
– Вот и молчи.
– Вы в другие дома в посёлке заходили? – перевёл Егоров разговор на другую тему. – Две избы разобрали на дрова, это я знаю. А в другие дома? Просто из интереса?
– Да чего там ловить? – снова не выдержал Кеша. – У меня однажды курево кончилось. Так домов двадцать обшмонял, даже бычка не нашёл!
– Я не ходил, – объяснил Терехов. – А Вадим интересовался. Тем домом, где вы разместились, там у буровиков контора была. Однажды два дня туда ходил. Будто что-то искал.
– Нашёл?
– Вроде нашёл.
– Что?
– С виду – пакет в брезенте. Как три больших книги. А что в нём, я не спросил.
– Что он с ним сделал?
– Забрал на Макус. Почему вы спрашиваете? Там что-то пропало?
– Ничего серьёзного. Так, старые бумаги. Когда это было?
– Сейчас точно скажу. В начале марте. Как раз за две недели до того случая. Ну, понимаете, о чём я.
– Понимаю, – сказал Егоров.
На следующее утро он отправился на Макус. Погода стояла солнечная, без единого облачка. Снег успел слежаться, наст подморозило, лыжи скользили по нему, как по накатанной колее. За все двадцать километров Егоров остановился лишь раза три. И то не для того, чтобы отдышаться, а чтобы насытить глаза бескрайним снежным простором, вызывающим стеснение в груди и беспричинный восторг.
Саулис встретил его настороженно. Молча завёл в избу, накормил рыбными котлетами, заварил крепкого чая.
– Котлеты из тех щук, что тогда поймали? – поинтересовался Егоров, чтобы нарушить тяжелое молчание.
– Ну?
– Вкусно, даже не ожидал. Ладно, Эрик, не буду темнить. Ты спрашиваешь себя, зачем я пришёл. Скажу. Мне нужны бумаги Вадима Неверова.
– Нет никаких бумаг.
– А если я обыщу избу и найду?
– Не имеете права. Вы ревизор горисполкома, мне геологи сказали.
– Тебе не всё сказали. Я следователь норильской прокуратуры. Ордер на обыск могу выписать прямо сейчас.
– Всё равно не имеете права без понятых.
– Выговор за процессуальное нарушение я как-нибудь переживу. Но знаешь, что будет, если я бумаги найду? Тебя обвинят в препятствии отправлению правосудия. Это серьёзное правонарушение. Получится, что ты не выполнил условия досрочного освобождения. Хочешь вернуться в лагерь?
Саулис угрюмо молчал.
– Я не хочу этого делать, – добавил Егоров. – Но сделаю. Бумаги Неверова очень важны, они позволят узнать, почему он ушёл из жизни.
Саулис молча поднялся и вышел в сени. Минут через десять вернулся и положил на стол пакет в провощённом брезенте. Егоров развернул брезент. В пакете было три буровых журнала и общая тетрадь. В тетрадь вложены несколько писем без конвертов. Все они начинались одинаково: «Любимый мой!» Последнего письма из Красноярска, полученного Нестеровым, в тетради не было.