Третья пуля
Шрифт:
Винтовка, которую Лон держал сейчас в руках, не принадлежала к представительскому классу. Он внес в ее конструкцию некоторые изменения, ослабил натяжение спускового крючка, «подстелив» под ударно-спусковой механизм, где его металл соприкасается с инкрустацией приклада, стеклопластик и эпоксидную смолу – чтобы никакие непредвиденные сотрясения не передавались стволу и не оказывали тем самым негативное влияние на точность боя. В общем и целом винтовка выглядела прекрасно, представляя собой гармоничное сочетание трубок, располагающихся в куске полированного дерева обтекаемой формы, благодаря которой создавалось впечатление, будто
Длинная трубка, черная и сверкающая, крепилась к ударно-спусковому механизму над затвором двумя прочными металлическими кольцами. На прицеле между кольцами находилась коробка управления с горизонтальным и вертикальным барабанами, с помощью которых регулировался прицел. Я находился рядом с Лоном и заметил над горизонтальным барабаном надпись, сделанную белыми буквами: «J. UNERTL». Эта винтовка отличалась от всех остальных, какие я когда-либо видел, наличием немецкого глушителя, «Шальдемпфер». Тип 3, как его называл Лон. Он тоже имел форму трубки и крепился к дулу посредством поворачивающегося рычажка. Подлинное воплощение гениальности немецкой инженерной мысли! Толстый, длиной меньше тридцати сантиметров, он напоминал бутылку, навинченную на дуло, и был потускневшим от длительного использования в боевых условиях.
Лон манипулировал винтовкой с поразительной легкостью. С совершенно бесстрастным лицом он принял ее из рук Джимми и приложил к плечу, положив ладонь на гребень и вытянув указательный палец над спусковым крючком, не прикасаясь к нему. Другой рукой он держал конец ложа и использовал его в качестве рычага, с силой прижимая винтовку к плечу и опираясь при этом на оба локтя. Это было положение для стрельбы. Поскольку книги мы использовали в качестве подставок под кресло, на колени ему положить было нечего. Мне вспомнилось: из-за потери гвоздя теряется подкова, из-за потери подковы теряется лошадь, из-за потери лошади проигрывается битва.
Однако Лон держался уверенно, хотя и несколько напряженно. Он походил на спринтера, приготовившегося к старту. Единственным признаком жизни, который он подавал, было едва слышное ровное дыхание. Крепко держа винтовку в руках, он опирался локтями на свои давно утратившие чувствительность колени.
Я занял позицию возле окна и, вытянув шею влево, увидел перекресток Хьюстон и Элм-стрит. Рев толпы все больше нарастал и накатывался на нас волной. Вскоре показался полицейский седан и… больше ничего. Наверное, подумал я, это нечто вроде авангарда. Спустя минуту я увидел белую машину, возглавляющую кортеж. За ней следовали три мотоцикла, затем еще пять, выстроившиеся в определенном порядке, затем еще один белый седан, и наконец появился огромный черный открытый «Линкольн», ехавший навстречу неминуемой трагедии. Его окружали полицейские на мотоциклах.
Он больше походил на корабль, нежели на автомобиль. На переднем сиденье рядом с водителем находился сотрудник спецслужб, за ними, значительно ниже, словно съежившись, сидели мужчина и женщина – насколько я понял, губернатор Техаса и миссис Конналли, и на заднем сиденье – Джон Кеннеди и его жена в маленькой розовой шляпке.
Его рыжеватые волосы блестели на солнце. С дистанции около тридцати метров я без всякого бинокля различил румянец и улыбку на его лице, и в этот момент мне в голову пришла совершенно неуместная мысль о том, что это симпатичный,
«Линкольн» достиг перекрестка, где должен совершить крутой поворот налево на Элм-стрит, прямо под нами. Сейчас он находился вне поля зрения Лона. Наклонившись вперед и прижавшись лбом к стеклу, я наблюдал за тем, как автомобиль сбавил ход, почти до полной остановки, и начал совершать медленный, величественный разворот. Я затаил дыхание. В этот момент должен был выстрелить Алик. Поразив цель, он вошел бы в историю и избавил бы нас от страшного греха.
Ничего не произошло.
Я не знаю, чем занимался в своем Книгохранилище этот идиот, но выстрел не прозвучал. Как и следовало ожидать, у него, по всей вероятности, возникла какая-то проблема. Его глупость, никчемность и трусость вынуждали нас брать всю ответственность на себя.
Огромный «Линкольн» завершил поворот и двинулся по Элм-стрит в сторону тройной эстакады, удаляясь влево от нас. Люди, стоявшие по обеим сторонам улицы, продолжали громко кричать и энергично махать руками, словно в решающий момент футбольного матча. И тут раздался громкий хлопок.
Боковым зрением я видел реакцию Лона. Он не вздрогнул, а лишь едва заметно качнулся вперед, продолжая крепко держать в руках винтовку, которая оставалась неподвижной, и сохраняя полное спокойствие. Я знал, что в нужный момент, когда голова президента окажется в перекрестье его прицела, он мгновенно сделает необходимые корректировки, приподнимется и выстрелит.
Я вперил глаза в Кеннеди. Никакой реакции, никаких резких движений, ничего. Может быть, это не Алик, а автомобильный выхлоп или петарда?
Едва я успел подумать об этом, как раздался второй хлопок, и хотя в промежуток между двумя выстрелами автомобиль проехал около десяти метров, я так ничего и не заметил. Может быть, какое-то незначительное движение, но не реакцию, которую обычно вызывает попадание пули.
Этот дурак промахнулся дважды. Ну конечно! Идиот! Меня охватила ярость. Боже, каким же нужно быть болваном! Ни разу в жизни не сделал ничего как следует.
– Он промахнулся, Лон, – выдавил я из себя.
Успел заметить, с какой грациозностью тот поднял винтовку. Его правый локоть в поисках надежной опоры еще сильнее вонзился в бесчувственное колено. Он слегка подался вперед и прильнул к окуляру оптического прицела. Подушечка его пальца осторожно прикоснулась к спусковому крючку. Следующие две или три секунды показались мне вечностью, хотя, возможно, я говорю это лишь для придания своему повествованию пущего драматизма, пусть даже никто никогда не прочитает эти мои откровения.
Винтовка слегка подпрыгнула в руке, но голова осталась неподвижной. Последовавший звук напоминал стук книги, упавшей на паркетный пол, с небольшим призвуком вибрации, сходным с жужжанием во внутреннем ухе, но не вызывал ни малейших ассоциаций с выстрелом. Таким образом, этот ключевой момент истории был отмечен не громовыми раскатами, а тихим треньканьем или звоном виолончельной струны. И не успел стихнуть этот звук, как мне показалось, будто я услышал третий выстрел Алика. Не прозвучали ли эти два выстрела одновременно? Нет, поскольку я слышал их оба. Похоже, Алик выстрелил на несколько сотых долей секунды позже Лона. Но тогда мы еще не сознавали, как нам повезло.