Третья раса
Шрифт:
— Ну что там? — не выдержал я.
Подкова томографа перестала жужжать и поднялась вверх. Я увидел Леську — на ней лица не было. У меня сердце екнуло, словно под ногами земля разверзлась.
— Что такое? — прошептал я.
— Ты совершенно здоров, — ответила она жутковатым голосом. — Только…
— Что только?
— У тебя под черепом… нейрочип.
Наверное, если бы «Рапид» на полном ходу сделал оверкиль, это произвело бы на меня меньшее впечатление.
— Ты шутишь? — прошептал я непослушными губами.
— К сожалению, нет. Вот, посмотри.
Она подвела меня к
— Это? — я показал пальцем.
— Нет, — отмахнулась Леся. — Это центр сексуального возбуждения. Ты, наверное, слишком всерьез обо мне задумался. Вот сюда посмотри.
Она ткнула пальцем в темную область, похожую на очень правильную четырехлучевую звезду. Но если присмотреться, лучей было значительно больше, только маленьких.
— Это нейрочип, — уверенно заявила Леся. — Фрагмент биотеха.
— Быть не может! — помотал я головой. — Откуда ему там взяться?
И тут же прикусил язык — ему было откуда взяться. Но это означало, что Жаб жив — в этом теперь не было ни малейших сомнений. Это ведь вполне в его стиле — подкупить хирурга, делавшего мне операцию после баротравмы. Подкупить, выдать нейрочип и попросить вживить мне в мозг. Для него это просто. Проще, чем некоторым поссать за борт. А возможность была. Жаб старался никогда не упускать никаких возможностей. Только непонятно, зачем мне нейрочип вставлять в голову.
— Точно такой, как у Тошки, — негромко сказала Леся.
Я не знал, что у нее творится в душе, но чувствовала она себя неважно.
— Его можно извлечь? — спросил я.
— Да, без особого труда. Но только оперативным путем. В госпитале.
Этот вариант меня в данный момент никак не устраивал.
— Это Жаб, — сообщил я на всякий случай. — Кроме него никто не мог это сделать.
— Во время операции?
— Да. В умении подкупать людей ему не откажешь. Получается, что он может видеть моими глазами?
— Да. А во сне транслировать образы с компьютера тебе в мозг.
— Значит эти кошмары…
— Почти наверняка генерирует Жаб, — закончила за меня Леся. — Я его если увижу, убью не задумываясь.
— Ты же была против насилия!
— Можешь подать на меня в суд.
На самом деле я прекрасно ее понимал. У меня тоже были поводы ненавидеть Жаба, но то дела давно минувших дней, и они как-то стерлись из памяти. Я размяк, я уже готов был поверить, что Жаб не маньяк, что он спас меня и Лесю от верной ракетной атаки. И тут снова.
— Вот откуда он узнал о том, что ты идешь на «Рифе»! — воскликнул я. — Он постоянно смотрит моими глазами, барракуда его дери! И про банку с глубиной в тридцать метров он тоже узнал от меня! И о твоих планах…
— Получается, он спас нам жизнь, — сказала Леся без всяких эмоций. — Это дьявол, а не человек. Я готова его убить, но в тоже время знаю, что не сделаю этого.
— Так было со всеми, — вспомнил я. — Из-за Жаба Викинг попал в тюрьму. И готов был убить взводного, но едва встретился с ним, отказался от этого намерения.
— Почему?
— Жаб предложил ему поохотиться. Других шансов у Викинга не было. Та же история и с Рипли.
— Успокойся.
— Да уж… Самое время быть спокойным, как слон. Самое время. Мы с тобой любили друг друга, а он смотрел это как порнофильм на мониторе? Весело…
— Я не стеснительная.
— Очень рад. А мне каково? У меня не бывает приступов эксгибиционизма. Эй, Жаб! — я не выдержал и выкрикнул то, что думал: — Ты псих и проклятый ублюдок! В тебе нет ничего человеческого! Я тебя ненавижу, Жаб, даже с учетом того, что ты спас нас от смерти! Ты слышишь?
— Он не может ответить, — вздохнула Леся. — Только когда уснешь. В активный мозг нельзя передавать образы, тем более речевые.
— Спасибо за консультацию, — я уселся на кушетку и попробовал успокоиться. — Никто еще так плотно не вмешивался в мою личную жизнь. Нет, это же надо! Использовать меня для…
Я не знал, для чего он меня использовал. Или знал? Мне было противно от самого факта случившегося, но чем больше я психовал, чем больше распалял себя, тем яснее мне становилось, что Жаб снова, как всегда, прав. Что у него попросту не было выхода, как и у меня сейчас. Он переступил черту, границу, о которой говорил Долговязый, но и мне ее в скором времени придется переступить. Он знал, что кроме меня никто не сможет приручить Поганку. Сам он не мог, а она меня к себе подпускала. У меня было огниво, как в сказке Андерсена. Я единственный мог повелевать самой большой собакой на свете. Или я сам огниво? Я огниво в руках Жаба. Да, точно, именно так. Он — укротитель чудовища. А я… Просто подвернувшийся под руку инструмент для этого. И даже если мне удастся спасти человечество, моей заслуги в этом не будет.
— Если придется нырять, то тебе пригодятся ночные уроки Жаба, — сказала Леся.
— Я знаю.
— Чем-то всегда приходится жертвовать. И знаешь, мне в голову пришла забавная мысль. Человека используют только тогда, когда он чего-то стоит. Была бы тебе грош цена, Жаб нашел бы кого-то другого.
— Но его-то никто не использует!
— Ты уверен? — спросила Леся.
Я не нашелся с ответом. Не знаю, использовал ли кто-то Жаба, но то, что все его считали конченным ублюдком, тоже было нелегкой ношей. Наверное, просто невозможно сделать что-то значительное, что многие посчитают добром, если не сотворить при этом ни капли зла. Надо только в точности соблюдать пропорцию. Это была опасная идеология, я знал, я видел все ее подводные камни. Но по факту она была верной. Страшной, но верной.