Третья Твердь
Шрифт:
И звуки гитары подпольной.
Весь город от крыш до подвалов,
Систему таких отношений,
Что только святых искушенье
Нам силы б для песен давало.
Не можешь? А ветер не терпит, —
Он треплет бетонные тверди,
Под музыку Глинки и Верди
Медведи танцуют и вепри
На той земляничной поляне,
Где ты в ошарашенном детстве
Заметил, что некуда деться
От города в терпком тумане.
И с лесом простился, как с другом.
Надолго,
Смыкались торжественно ветки,
И сны приходили с испугом
В подвал, к твоему изголовью.
В кружок становились, глядели
На сонную душу и тело…
И медленно ночка летела
Вдоль влажной и жесткой постели.
Ты хочешь придумать. Попробуй.
Ты честно учился черченью.
Луч света и черные тени,
Любовь, что, конечно, до гроба
Продлится средь грузных развалин
И между похожих строительств.
Сирену, сирень, чей-то выстрел
и то, что мы домом назвали.
А после сбежали беспечно
В иные столетья и страны.
Вели себя нагло и странно,
И грелись у каменной печки,
И воду черпали из кадки,
Хватали ножи и простуды;
Кричали: "Я больше не буду!"
Но плакали редко. Украдкой.
Придумай. На твердой бумаге
Захлопни и двери, и окна.
И пусть я уныло промокну
Подобно голодной собаке
В дожде, что посеян тобою
У входа в подьезд-преисподню.
– Простите, я иногородний.
Где здесь продаются гобои?
МАСТЕРСКАЯ
В подвале, где ночью достаточно слов для работы,
А утром заботы дневные теряют значенье.
Где мягкие губы мне шепчут: "Ну что ты, ну что ты…",
А верные руки приносят мне чай и печенье.
Где вина не льются, а рвутся по сорванным нервам
Навстречу сигналам оттуда, из внешнего мира.
Где я потягаюсь в таланте и с юным, и с первым —
Заставить рыдать под руками дырявую лиру.
Здесь пахнет проклятой, родимой сырою землею,
И черные тени ложатся на мятые лица.
И я здесь, конечно, постыдные строки не смою
Ни кровью, ни водкой. И жизнь бесконечно продлится.
Так тянется жизнь, что уже и начала не видно,
А все середина, все стены глухие подвала.
Скажи мне, дружище, тебе не бывает обидно
За то, что надежда на Господа Бога пропала?
Четыре ступени и дверь с поржавевшей пружиной, —
Рвани
Мальчишкой, поэтом, а, может быть, просто мужчиной,
Которому нужно пройти эту смерть, эту стужу.
Которому нужно вернуться. Четыре ступени.
И дверь салютует, и руки, и губы навстречу.
И ночь начинается. Чайник осип от волненья.
Зачеркнуты строки. Но время и это залечит.
ПЕСНЯ СТРАННИКА
Господь, помоги не узнать это низкое небо,
Коснись эбонитовой палочкой дряхлого сердца,
Когда у людей попрошу я ночлега и хлеба
С дырявой душой и с усталым лицом иноверца.
Столетья сомкнулись в единственной точке пространства,
И снова придется припомнить все старые рифмы.
В земле бы сырой полежать, отдохнуть бы от странствий,
А дома иные допишут легенды и мифы.
Я помню, как степи растили деревья и травы,
Я знаю, что море и лес разговором похожи,
Мне скажут: "Горбатого только могила исправит",
Но в песне ни строчки могила исправить не сможет.
Мы долго пребудем на хрупкой красивой планете,
Как поздние гости за чаем на маленькой кухне,
Покуда врывается в окна отравленный ветер,
Покуда последняя пуля в стволе не протухнет.
Хватало и хлеба, и слова на всех понемногу,
И каждый себе выбирал по плечу и по вкусу
Дорогу и женщину, друга, работу и Бога,
И кто-то был храбр, а кто-то отпраздновал труса.
Костлявая спутница жизни в наряде невесты
Подаст на пиру мне цикуту в серебряной чаше.
Я встану со стула, я крикну старухе: "На место!"
И выпью за наших. И медленно выпью за наших.
…И взошла звезда над полем боя —
…И взошла звезда над полем боя —
Вестница победы и позора.
Мертвый Бог пустым стеклянным взором
Упирался в землю под собою.
И оттуда, выдирая корни
Из крови, из праха, из железа,
Дерево испуганное лезло,
Бормоча напрасные укоры.
А звезда все выше поднималась,
До зенита добралась устало…
Больше звезд на небе не осталось,
Лишь она светила в полнакала.
В пол былой неудержимой мощи.
Освещала время листопада,
И тускнели на груди награды
Мертвеца в дотла сожженной роще.
…И бродила Смерть среди убитых,
Кутаясь в просторный белый саван.
И ходила Мать среди убитых
И тащила за собою сани.